Василий Стоякин, обозреватель
Как-то так сложилось, что ничего особенного от труда основоположника тартуской семиотической школы я не ожидал, а саму книгу купил ради комментариев к "Евгению Онегину", которые мне любезно прорекламировала сотрудница московского музея Пушкина Галина Насонова.
Тем не менее, биографию Пушкина в изложении Лотмана я прочитал, и несколько озадачился. С одной стороны, я знаю каноническую версию пушкинской биографии – еще со времен школы. С другой стороны, я знаю осовремененную, "приниженную" версию пушкинской биографии, в которой он предстает бездельником и лоботрясом. У Лотмана – третий вариант. Сверхканонизация.
(Рецензия на книгу: Ю.М. Лотман "А.С. Пушкин: биография писателя", — СПб.: "Азбука", 2015.)
Ключевой, на мой взгляд, момент состоит в том, что автор утверждает: выбирая между романтическим образом поэта как надмирного существа а-ля Чайльд Гарольд и реалистическим образом поэта, как обычного человека, пишущего стихи, Пушкин выбрал второе. Ну и отправил всех, кто полагает, что поэту должно быть чуждо многое из человеческого, в пеший эротический тур.
Такая постановка вопрос вполне канонична и у меня, например, никакого протеста не вызывает. Но в том-то и дело, что Лотман на этом отнюдь не останавливается! Он продолжает копать дальше и быстренько преобразует выявленный пушкинский реализм в идеализм.
В суждениях автора каждый шаг Поэта внезапным образом превращается в часть какой-то стратегической жизненной программы, хитрого, простите, плана Пушкина. Он не просто так женится. Он сначала воспевает непреходящие ценности дома и семьи, и уже потом, во исполнение этой сверхценной программы, устраивает свой брак. Причем не просто так, а преодолевая сложности (для брака с Натальей Гончаровой ему пришлось обращаться за рекомендациями к императору, и он действительно получил письмо от Бенкендорфа, в котором тот, ссылаясь на мнение Государя, подтвердил его благонадежность).
Между тем, тут не надо видеть какую-то особую философию. Вполне достаточно знать биографию Поэта. Для меня, например, еще в школе было непонятно, как так случилось, что Пушкин «нарисовался» только в лицее, а до этого его как бы не было (я себя даже поймал на предположении, что он был на воспитании у Василия Львовича, при том, что совершенно точно помнил, что семья у Пушкина таки была). В конце концов, даже Лотман, который, в отличие от Тынянова, вполне позитивно отзывается о родителях Пушкина (с Тыняновым я загнул – он, похоже, ненавидит вообще все окружение Пушкина, да и самого Поэта полагает несколько малахольным), но вынужден признать, что в детстве семьи как таковой у Александра Сергеевича не было. Ничего философского, как видите, все чисто человеческое, более того – вполне себе биографическое.
Точно то же во всех остальных случаях. За оплату своего труда как писателя Пушкин боролся не потому, что имел некий план относительно справедливой оплаты писательского труда, а потому что деньги были нужны. С клеветниками и наушниками он боролся не потому, что был против системы доносительства, а потому, что они его самого доставали. Автор даже под карточную игру и бесконечные дуэли пытается подвести какую-то идеологическую базу, хотя современной версии о том, что Александр Сергеевич был человек увлекающийся, азартный, легко возбудимый и без меры ревнивый (говорят, кстати, что Абрам Петрович Ганнибал супругу изрядно поколачивал) – вполне достаточно и, более того, очень по-человечески.
В общем, не надо создавать новые сущности без лишней надобности. Совершенно не обязательно делать его основоположником всего вообще. Если это пример семиотического анализа, то, на мой взгляд, совершенно неудачный.
Между тем некоторые аспекты Лотман удивительным образом проглатывает.
Он, например, упоминает о том, что Пушкин прочитал за жизнь огромное количество литературы, но, почему-то, не упоминает вполне общую мысль о том, что произведения Пушкина – энциклопедия современной ему русской и мировой культуры. В том же "Онегине" огромное количество ссылок на культурные реалии, конкретные лица и произведения, которые были общим местом для людей своего времени, но весьма неожиданно звучат для нас.
Не уделяет он достаточно внимания Пушкину – историку, а ведь его «История пугачевского бунта» была, во многом, передовым исследованием. Во всяком случае, это было первое системное, по датам, описание народного восстания (напомню, кстати, что первый в России памятник не члену императорской фамилии – памятник генералиссимусу Суворову на Марсовом поле, был установлен при жизни Пушкина – в 1801 году).
Вот что полностью соответствует канонической версии, так это крайне негативное отношение к Николаю I и неприятие николаевской России в целом. Причины недооцененности в отечественной историографии фигуры Николая Павловича – отдельный вопрос. Только что-то мне подсказывает, что описывая XIX век, Лотман имел в виду реалии СССР. Вернее, не СССР вообще, а той специфической среды нацменовской творческий интеллигенции, которая составляла круг его общения.
