КИЕВ, 21 июн - РИА Новости. Знаменитому Николаю Николаевичу Рушковскому - ведущему на протяжении почти 60 лет актеру театра Русской драмы имени Леси Украинки на днях исполнилось 85 лет. И дело не в званиях, номинациях, учениках, которых у него много (и званий, и номинаций, и учеников). Он остался верен своему призванию, своему театру, своему зрителю, своим друзьям. Это важнее званий и номинаций. А еще он остался верен своим фронтовым товарищам, с которыми 65 лет назад праздновал Великую Победу, искусству, которому посвятил жизнь, Киеву, который стал родиной бывшего москвича. На юбилейном спектакле сыграл потрясающую по философии и психологии роль стареющего Дон Жуана. Это - тоже символично, поскольку жизнеутверждающий Дон Жуан - по сути сам Николай Рушковский.
О ролях, годах прожитых в театре Николай Рушковский рассказал накануне своего юбилейного спектакля руководителю Представительства РИА Новости в Украине Захару Виноградову прямо в своей гримерке.
- Николай Николаевич! Российский театр знает немалую плеяду артистов¸ пришедших на театральные подмостки с войны, с фронта. Из наиболее известных - Никулин, Папанов. Вот и Вы - бывший фронтовик. Я вот всегда хотел спросить об этом актеров, который прошли войну: как фронтовик может стать актером? Ведь весь предыдущий опыт связан не с Гамлетом или Ромео, а с кровью, окопами, смертью товарищей, близкой и страшной...
- Наверное у каждого из нас, артистов, прошедших войну, есть свой путь в театр. Что касается меня... Театр во мне родился немножко раньше. Это началось до войны, когда я начал заниматься самодеятельностью, потому что тогда были и школа, и дворцы культуры, и, так называемый, детский сектор. Была тогда в Москве детская студия детского сектора при Дворце культуры автозавода имени Сталина. И меня туда взяли после какого-то смотра самодеятельности, по-моему, в 1940-ом году. Мне было тогда 15 лет. Это был замечательный коллектив, потому что они нас действительно учили любить театр и понимать в какой-то степени.
Когда война началась, то я в это время был не в Москве, а на каникулах на Волге у родственников. Поэтому я не знаю, что такое эвакуация, у меня этого не было. Наоборот, я 16 октября 1941 года ехал в Москву после трехмесячной работы в колхозе, где я работал помощником комбайнера в Саратовской области. Меня высадили из поезда - потому что поезд был превращен в оперативный. И вот я сто километров добирался до своей тетки, сестры моей мамы, зубного врача, которая работала на границе Пензенской области, там же, кстати, был похоронен и мой дед. Там я закончил школу, потом - завод на Урале.
Но ведь война не отменяет театр. Дело в том, что ребята наши из нашей детской студии уже в 1941-42 году работали ансамблем в Туле, в осажденной Туле. Мы знали об этом и это была наша зависть, мы туда рвались. У нас даже во время наступления в Польше летом 1944 года начальник политотдела создал свой маленький ансамбль, в котором было 10-12 человек. Но у нас была сплошная самодеятельность, и мы на отдыхе, на переформировании, выступали в госпиталях, в соседних частях, у себя и так далее. Так что зараза эта (театр - ред.) у меня была и раньше. Другое дело, что тогда была война, и мои однополчане, мальчишки, мои ровесники 25-го года рождения считали, что это были «пропавшие годы». В смысле для мирной жизни, для будущей профессии.
Но потом я понял, что это не так. Когда я отдал свою жизнь на растерзание театру... Ведь богатство артиста - это его эмоциональная память. Я часто обращаюсь к войне, потому что война меня, мальчишку из средней интеллигентской семьи, научила дружбе, пониманию дружбы и ответственности. Потому что дружба - это, прежде всего, ответственность, так же, как и демократия. У нас, к сожалению, этого многие не понимают.
- Дружба, ответственность - тот опыт, который вы приобрели во время войны. Разве это так уж важно для актера, иначе говоря лицедея?
- Театр, которому я посвятил свою жизнь (психологический, драматический театр), это - коллективное искусство. Тут мы друг от друга зависим, и спасение в партнере. Так что в этом отношении для меня театр приносит какие-то неожиданности. Я никогда не думал, что я так постоянен в привязанностях, потому что театр Русской драмы имени Леси Украинки стал для меня одним театром на всю жизнь. Я в нем проработал с 1952 года. То есть 58 лет. Правда, при этом я работал и создал театр «Сузирья», и продолжаю работать в нем. В общем, при моем активном участии создавался театр на Печерске, который в этом году отметил свое десятилетие, я и с ними вместе играл. Но все равно это мой театр - театр Леси Украинки. Один на всю жизнь...
И при этом в первые десять лет мне еще повезло, потому что это была та пора, когда этому театру нужны были молодые актеры. Нас тогда была пятерка. В 1951 году пришел Олег Борисов со школы-студии Художественного театра, в 1952 году - я, со мной вместе пришел Алик Шестопалов, потому на следующий год пришел Юра Мажуга из Киевского института, и Сергей Филимонов - из ГИТИСа. Наша пятерка - это наша удача. Мы не только друг другу не мешали, а наше содружество нам помогало. А позже я узнал, что, оказывается, наши режиссеры, которые с нами работали (Константин Павлович Хохлов, Влад Нелли, Николай Алексеевич Соколов), они раскладывали пасьянс так, чтобы мы не повторялись в драматургическом материале. Нами за первые 10 лет в театре было сыграно по 40 премьер. Каждым из нас. Мы были нужны театру. Вот я играл и Ромео, и Тузенбаха, и в «Океании» Платонова, и Симонова, и «Проводы белых ночей», но, в то же время, я и в массовке играл, и даже просто аплодировал за кулисами.
Так что это была замечательная школа, во-первых, очень доброжелательного отношения зрелых актеров к молодым. Мы их тогда называли «стариками», но этим старикам было по 50-60 лет. И вот они как раз к нам очень трогательно и заботливо относились. Требовательно, очень требовательно, но в то же время и заботливо. Если и «били», то за дело.
- Вы сказали, что богатством актера является его эмоциональная память...
- Эмоциональная память - это его кладезь! У всякого человека искусства должна быть тонкая кожа для того, чтобы он был способен воспринимать боль других. Потому что, если ты зациклен только на себе, то это - беда. Это - гибель. Это так же, как культура. Если я буду зацикливаться на своей национальной культуре, а все другое отвергать, то я - несчастный человек! Я - жертва! Есть еще одна вещь - самовлюбленность. Это тоже убийственная вещь, особенно у мужчин-актеров - это гибель!
Когда у меня спрашивают, есть ли у меня какие-то идеалы, которыми я руководствуюсь, работая со студентами, я говорю: «Есть. Воспитать человека». Мы, когда закончили школу-студию Художественного театра, у нас председателем государственной экзаменационной комиссии была Ольга Леонардовна Книпер-Чехова. Знаменитая, еще с царских времен актриса, жена, как вы знаете, Антона Чехова. Расставаясь с нами, она сказала: «Я вам желаю здоровья, успехов и удачи. В нашем деле это нужно». Но надо, чтобы человек был готов профессионально использовать эту удачу. Вообще талантливый человек имеет одно право обязательно - он имеет право на провал. Чем это потом обернется - это уже другое дело. Сегодня, когда меня начинают убеждать в том, что сегодняшнему зрителю нужно дать возможность отдохнуть, повеселиться, поозорничать, я не совсем согласен. Потому что я знаю сам, как зритель слушает, и насколько он внимателен к Чехову, к нашим умным, современным разговорам. Поэтому я зачастую говорю, что мне сегодня дороже аплодисментов внимание зрительного зала. К сожалению, мы уже упустили пару поколений (по крайне мере, детей, которые родились в 80-90-ые годы), которых мы потеряли для театра.
- А почему?
- Потому что многие наши руководители понятия не имеют, что такое театр и кому он нужен. Вы можете мне назвать хотя бы одну политическую партию, в программе которой были бы вопросы искусства, культуры и т.д.?
- Ну, в общих чертах, о проблемах культуры в программах каждой партии что-то важное написано.
- Общие фразы - это общие фразы, это разговоры. А дело? Один из моих учеников за 10 лет работы трижды получил главную театральную премию города. Сначала «За дебют», потом «За музыкальное решение», а потом «За лучшую мужскую роль». А в театре он получает 1500 гривен в месяц. Это и есть отношение к театру. Кстати, и руководитель этого театра имеет возможность выпускать в год всего одну премьеру, потому что на культуру, театр нет денег, а остальное время - они играют тот репертуар, который у них был раньше.
- Да, актеры получают смехотворно мало. Но ведь им, их семьям надо как-то выживать. Что они делают вне репетиций и спектаклей, чтобы заработать на сносное существование?
- Они работают в других театрах, в антрепризах, они работают в кино, они работают в рекламе, они работают в массовых мероприятиях. В чем угодно для того, чтобы заработать прожиточный минимум.
- Но если у актеров такие небольшие зарплаты, и при этом такие колоссальные нагрузки, то почему профессия актера в наше время становится и востребованной, и привлекательной?
- Во-первых, многим кажется, что это легко. Публичность влечет. Но это не самое главное. Потому что главное - это удовольствие и в театре, и в искусстве как таковом. Вот говорят о том, что если человек износил одни ботинки на сцене, он уже оттуда не уйдет. Драматический театр складывается из драматургии (художника, композитора, артиста) и зрительного зала. Наша сцена в театре имени Леси Украины по размеру больше, чем зрительный зал. И эта сцена - это целый мир, в котором мы, артисты, живем. Вообще я много раз счастливый человек. Я получил высшую награду за войну, которая называется Жизнь. Это не мои слова, а слова одного ослепшего на войне лётчика. И еще я получил театр. То, что театр служит зрителю - это самое главное наслаждение. Актерская профессия в чем-то похожа на женскую судьбу. Если женщину любят - ого-го, сколько она может! Так и актер.
- Не кажется ли вам, что политики, особенно украинские политики, заражены той же бациллой? То есть они тоже обожают свою политическую роль за то, что у них есть свои зрители - избиратели? Не будь их (зрителей-избирателей), возможно, многие из них ушли бы из политики, или потускнели, слиняли, как много раз стиранное бельё...
- Я думаю, что некоторые из них очень серьезно относятся к своей профессии, и занимаются не только ораторским искусством, но и гипнозом. Это опасно, потому что время проходит, а они ничего не меняют, или меняют к худшему. Обманывать людей нельзя, всему есть предел.
Но вернемся к театру. Мне кажется, что у артистов драматического театра (в Советском государстве) было одно замечательно преимущество, которое, я думаю, больше никогда не повторится в истории человечества - наше искусство было нужно народу. А нужно оно было потому, что нам разрешалось то, чего не разрешалось ни писателям, ни журналистам, ни художникам. Мы своим особым театральным языком говорили людям правду. А с другой стороны, мне казалось, что такое количество перемен в нашей жизни после перестройки и потом... И как эти люди (зрители - ред.) выживают? И как эти люди остаются людьми?...
- Скажите, как театр пережил последние годы? Как вы относитесь к последним пяти годам, когда в Украине шло остро-националистическое направление? А тут театр русской драмы...
- Благодаря тому, что этот театр формировал высокий профессионал и высокий интеллигент Хохлов, у театра Леси Украинки была совершенно определенная задача, цель и программа. Он знакомил киевлян, жителей Украины с русской драматургией, современной драматургией. И никогда не лез никуда вперед. Главным театром на Украине всегда был и остается академический национальный театр имени Ивана Франко.
И то, что случилось пять лет назад... Я был свидетелем, к сожалению, выступления министра культуры в Верховной Раде, когда она говорила вещи о театре, и о руководителях театров, от которых у меня глаза на лоб лезли. Это была Билозир. Потом, находясь в больнице, она в коридоре встретилась с главным режиссером нашего театра Леси Украинки Михаилом Юрьевичем Резниковичем, того самого театра русской драмы, который они хотели в свое время уничтожить, и говорит ему: «А что я могла сделать? Мне велели».
- Есть какое-то культурологическое различие между театром Русской драмы имени Леси Украинки и Национальным театром имени Ивана Франко?
- Между театрами, и вообще видами искусства, чем больше будет различий, тем лучше. Я был свидетелем, когда советское государство подгоняло всех под эстетику Художественного театра. Это было во вред, прежде всего, самому Художественному театру. Другое дело, что во главе этого дела стоял честный профессионал.
- Как вы относитесь к руководителю театра имени Ивана Франко Богдану Сильвестровичу Ступке?
- Уважительно. По многим позициям. Я пришел к нему, когда он стал министром культуры, и сказал ему честно: «Вы знаете, когда я узнал, что вас назначили министром, я подумал: зачем попу гармонь? А когда я узнал, какие кандидатуры претендовали на это место, то большое тебе спасибо за то, что ты согласился». И мы, слава богу, по сей день сохраняем с ним добрые отношения. Мы недавно лежали вместе в больнице - правда, на разных этажах - и гуляли вместе, разговаривали об искусстве.
- И как вы относитесь к спектаклю «Ревизор» в театре Ивана Франко? Вы его видели?
- Нет. Дело в том, что этот год был для меня очень тяжелым, потому что много болячек было. И потом я много взвалил на себя работ. Даже от некоторых был вынужден отказаться.
- Что вы сейчас играете?
- Я не много занят. У меня до сих пор было три спектакля в театре Леси Украинки. Сегодня мы сдали главному художественному руководителю театра еще одну работу, премьера которой будет в начале следующего сезона, в октябре. Это «Вишневый сад».
Очень интересно, как этот спектаклю будет восприниматься зрительным залом, потому что Антон Павлович Чехов - это величайший драматург, а его «Вишневый сад» сегодня, через сто шесть лет после написания пьесы, читается так же, как и тогда, потому что он говорит о каких-то вещах, которые вечны. Это и есть классика, которая живет. И я согласен с тем, что мировой театр разделяется на классический, греческий, римский, шекспировский и чеховский театры. В «Вишневом саде» я играю Фирса. Это драматическая роль. Ведь он - последний персонаж, уходящий со сцены.
- Есть еще какие-то роли, которые Вы хотели бы сыграть, но не сыграли?
- Когда я был молодым, то слышал от стариков (они были моложе меня сегодняшнего), что их главная роль еще не сыграна. Мне всё время тогда казалось, что они кокетничают. Нет, это не кокетство. Это действительно. Есть такая театральная байка: когда ты приходишь в театр, тебе кажется, что ты все можешь, а ты ничего не можешь. А вот когда ты всё уже можешь, как актер, оказывается, что то ты уже не можешь (смеется). Поэтому я с большим интересом жду встречи со зрителем в «Вишневом саде» в роли Фирса. Хоть кажется и небольшая роль по объему, но она в нем, она внутри, она задействована в этом.
Когда-то великая Марецкая меня спросила, не скучаю ли я по Москве, а я говорю: «Мне некогда скучать, если за десять лет сорок премьер сыграно». Тогда не было, когда скучать, поэтому я играл то, что нужно было театру. Были роли, которые я очень хотел сыграть. Я раньше любил отрицательные роли, они часто значительно интересней положительных. Я такие называл «бледные интриганы». Но потом Врублевская написала пьесу «Кафедра» и я сыграл Брызгалова, после этого я понял, что мне уже не интересен Тартюф. На этот год мы сделали заготовку в театре на Печерске, где я встречаюсь со своими учениками, начиная с выпусков 70-х годов прошлого столетия. Есть одна студенточка, которая сейчас учится у меня, она тоже занята. Эта пьеса о Копернике, о последних годах его жизни. Теперь будем осуществлять это в новом помещении театра на Печерске. Дай Бог, чтоб все было хорошо, и чтобы осенью мы могли все это сделать.
Вот я однажды встретился со своими фронтовыми товарищами на Урале. Один из них был дежурным директором автозавода имени Лихачова, а другой работал в Златоусте. И вот тот, который приехал из Златоуста, возмущался очень тем, что происходит вокруг, и грозился уйти на пенсию, отдыхать на даче. На что ему тот первый сказал, что не надо так, ведь ты привык работать. Вот я, как ни странно, хочу работать, играть. А вот что - это уже другое дело.
