Максим Никитченко
В этом году исполнилось полвека со дня смерти Эрнесто Гевары де ла Серна, известного всему миру как Че Гевара, команданте Че. За пятьдесят лет, прошедших с 9 октября 1967, набито две обоймы идеологических зарядов-штампов. Сторонники и защитники Че выпаливают: "борец с вековой несправедливостью", "бессребреник и романтик", "мученик", "Святой Эрнесто". Противники и обвинители команданте отстреливаются: "фанатик", "палач", "сообщник диктатора". И то, и другое (за исключением, возможно, причисления к лику святых) – разная правда про Че Гевару, личность крайне неоднозначную, способную даже в одной голове вызвать противоречивые мысли. Однако эти хлесткие и категоричные оценки дробят реальный образ, превращают его в набор агиток и страшилок, готовых к использованию в любом контексте, на любом континенте, в любое время.
Лидер мексиканских повстанцев-сапатистов субкоманданте Маркос никогда не появлялся на публике без лыжной маски. Со временем эта мера предосторожности приобрела символический смысл — Маркосом мог быть кто угодно. Надев маску, Маркос отрекся от своего "я", растворился в многоликой стихии сопротивления "Системе". (К слову, и звание Маркос присвоил себе скромное – на одну ступеньку ниже легендарных кубинских команданте.) Лицо Че Гевары, напротив, открыто всему миру. Фотография, сделанная в 1960 кубинцем Кордой – Guerrillero Heroico, "Герой-партизан", – считается самым известным фотоснимком в истории. Но, парадоксальным образом и в чем-то подобно замаскированному Маркосу, сам Че Гевара исчез в этой персональной всемирной славе (или во всемирном бесславии – заявляют с той стороны баррикад).
Растиражированный Че – это "чистый протест", "борьба как таковая". Безошибочно узнаваемый "Герой-партизан" в черном берете борется против всего – против экономических и политических порядков, против моральных ценностей и эстетических вкусов. Но загвоздка в том, что в действительности так не бывает. При попытке перенести метафорического "Че как такового" с фотографии или футболки в реальный мир немедленно встаёт вопрос, что на уроках литературы слышало не одно поколения советских школьников: "А делать-то что?" Что значит – "бороться, как Че Гевара"? Как боролся со вселенским злом легендарный команданте? Чему учил своих товарищей по борьбе? И какими окажутся последствия этих уроков в контексте реальных, а не воображаемых, "мифологических" конфликтов?
И здесь выясняется – словно без этого недостает связанных с Че противоречий и непоследовательностей, – что сам герой не признавал контекстов. Это, собственно, и стало фундаментальной причиной его поражения и гибели. Уникальный эпизод в истории – победа кубинской герильи, начавшейся в 1956 с авантюрной высадки 82 человек на Плайа Лас Колорадас, – стараниями Че был превращен в универсальный рецепт победоносной революции повсюду, где имеются элементарные базовые предпосылки для недовольства существующим порядком (читай – практически везде в "третьем мире"). Погода в стране могла смущать Че Гевару больше, чем политическая ситуация. В середине 1960-х под видом монаха-паломника, в рясе и с посохом, команданте провел "рекогносцировку" в Парагвае, больше десятка лет находившемся под властью диктатора Альфредо Стресснера. Если в Латинской Америке и была страна, дозревшая до герильи, то ею, несомненно, был Парагвай, в переполненных тюрьмах которого успевал побывать каждый четвертый житель. Но астматика Гевару отпугнула влажная парагвайская сельва (кстати, способная спрятать не один повстанческий отряд). Выбор пал на Боливию – далекую от парагвайских крайностей, зато купавшуюся в прохладном горном воздухе. Других помех, кроме климата, для собирания революционного "пазла" в чужой, незнакомой стране, команданте не увидел.
По иронии, растиражированный образ команданте Че как "революционера на все времена и случаи жизни" попал в самую точку хода мысли самого Че Гевары. Для него революция, протест, обновление – это не органика. Это механика, дело техники. Овладев этой технологией однажды и умело применяя в будущем, победишь в любых чужедальних джунглях. А если понадобится – на улицах и площадях. Главное – знать универсальный рецепт. Это и есть "быть, как Че". Правда, герилья в прохладной горной Боливии не разгорелась. Че Гевара дорого заплатил за игнорирование "контекста" – боливийского, кубинского, любого другого социально-политического контекста как такового. Но об этом — ни слова на бессчетных плакатах с команданте, по всему миру зовущих на борьбу "здесь и сейчас". Ведь главное – ненавидеть Зло и желать бороться с ним, не так ли?
По образцу плакатного Че появилась особая порода революционных борцов и созданных ими "партий нового типа" – машин по захвату и удержанию власти (которые, к слову сказать, тоже искали универсальный рецепт победы, и тоже с переменным успехом.) Че Гевара и те, кто "чистит себя" под него – не просто профессиональные революционеры. Это революционеры вечные, но не в троцкистском понимании, нет. Чтобы увидеть разницу, достаточно представить себе Троцкого, отказывающегося от власти и отправляющегося партизанить куда-нибудь в Китай, где в 1920-х годах как раз начинались "события". Невероятно, верно? Для Троцкого перманентная революция – процесс непрерывного расширения и укрепления власти. Возведение новой Системы на месте разрушенной старой, жесткое и методичное управление ею и, можно предположить, – наслаждение процессом. "Перманентный революционер" Че Гевара в конечном итоге оказывается противником всякой Системы. Он может сколько угодно писать в своих пособиях по партизанской войне о единоначалии и дисциплине – суть не меняется: сама партизанская война должна длиться вечно. Как такое возможно в мире конечных человеческих устремлений и затей? – на этот "рациональный, слишком рациональный" вопрос Че Гевара не успел дать ответ. Да и не смог бы, даже если бы в октябре 1967 его "вечную" герилью не пресекла пуля боливийского сержанта. Но вот если бы не сержант, если бы не Боливия…
Читайте также: Третий Майдан. Украинские внутренние враги страшнее внешних — депутат
В несовершенном мире, который, по мнению Че Гевары, требовал немедленного переустройства, все равно оставалось немало мест, где бесконечное подошло бы к своему неизбежному, логическому завершению.
Самозабвенное горение, готовность всю жизнь сражаться на вечной войне – это импонирует многим. Как "знак морального качества". Как высшее подтверждение искренности, недоступной простым смертным. От этого – один шаг до причисления к "лику святых". И так легко забыть, так легко не заметить – особенно когда "канонизация" уже произошла, – что вечное горение – это еще и вечное разрушение. Неспособность – да и нежелание – остановиться, чтобы наконец-то вспахать и засеять отвоеванное у врагов поле. И это еще не все, хотя одного этого уже достаточно. Что делать с теми, кто не может (или – еще хуже – не хочет) воевать вечно? Кто согласен на постепенность, на компромисс? Те боливийские крестьяне, которые сегодня ставят свечки "св. Эрнесто" за счастливое обретение заблудившихся коз или коров, вряд ли знают, что для их самодельного "небесного покровителя" и они, и Боливия были всего лишь "вязанкой хвороста", с которой должен был начаться континентальный пожар латиноамериканской герильи. "Что стоят опасности и жертвы одного человека или одного народа, когда на карту поставлена судьба всего человечества!" Вот это истинный масштаб: не человек, и даже не народ. Все человечество – освобожденное, исправленное, обновленное. А до тех пор – война при свете горящих "вязанок хвороста".
И самое гнетущее, пугающее в таких идеях – их искренность, подтвержденная жизнью и смертью самого Че Гевары и многих других, ему подобных. Или же самое гнетущее в другом? В том, что Че Гевара, во всем блеске своей мировой славы, в зловещих всполохах своего мирового же бесславия, – отнюдь не уникален. Лишь выгодно "подсвечен", полвека назад оказавшись на переднем крае чуть ли не всех главных противостояний эпохи – военно-политического, идеологического, культурного… В этом октябре было немало тех, кто помянул погибшего команданте проклятием. Левого, кроваво-красного, "ватного" Че Гевару.
Ирония в том, что где-то рядом с проклятиями в адрес революционного "святого" звучат слова, которые он бы одобрил. Слова про войну с несовершенным миром, подстегивание несовершенных людей кнутом истории, про откладывание "рутинной работы" (пусть эту работу выполнят другие, "менее достойные", горящие грязным, копотным огоньком). Таких вечных революционеров немало, просто они воюют под знаменами других цветов. По обе стороны Гринвичского меридиана.
