Лев Рыжков, для РИА Новости Украина
Уходящий год был очень значимым для народного артиста России и Украины, знаменитого театрального режиссера Романа Виктюка. В октябре у него был восьмидесятилетний юбилей. Но сам Роман Виктюк разговаривать и подводить какие-то итоги категорически не хочет. "Я этого не помню!" — категорически заявляет режиссер.
С легендарным режиссером мы встречаемся в Москве, в новом здании его театра на Стромынке, недалеко от парка Сокольники. Роман Виктюк одет очень броско и ярко, вместо галстука – шипастая брошь. В репетиционном зале маэстро сидит за столом, на обычном стуле.
Мы проходим в кабинет с табличкой "Роман Виктюк" на двери. Одна стена – полностью стеклянная, выходит на балкон-веранду. Вдоль других стен – книжные полки с тысячами томов на русском, английском, украинском языках. Это личная библиотека.
Здание театра, можно сказать, новое. Ремонт в основном закончен, но рабочих в робах еще можно встретить тут и там. Так же, как, собственно, и артистов. И это смешение людей физического и творческого труда – тоже создает атмосферу. Здание пронизано светом. Оно как будто создано для того времени года, когда вокруг – снег и сугробы. Летом здесь, наверное, совсем другое настроение. Впечатляет и сцена театра – замысловатая, прихотливая, с роялем и цепями, стоящая на гнутых велосипедных колесах.
Роман Виктюк очень гордится новым зданием театра. Поэтому разговор наш вполне закономерно начинается с тем архитектуры и ремонта.
Голгофа театрала
— Архитектор этого здания – великий Константин Мельников – сорок лет просил у государства отремонтировать, восстановить то, что государство изуродовало в его шедевре. Все здание должно круглый день просвечивать солнце. Здесь не могло быть темноты. Но все окна в этом доме света были забиты кирпичами. И Мельников просил: уберите эти глазницы слепого помещения. Сорок лет просил!
Когда было построено это здание?
— В начале века это здание было построено. Сорок лет мук архитектора, и он так и ушел, не добившись ничего.
Долго пришлось восстанавливать?
— Двадцать лет! Все-таки я это сделал. Все мы – здесь. В холоде. А были дыры. Дул ветер невозможно. Грязь! И кирпичами законопаченные окна. Мы здесь репетировали двадцать лет. Двадцать лет здание нам принадлежало. Я пытался уговорить дать средства на ремонт. Обещали. Но все бесполезно.
ЮНЕСКО причислило это здание к памятникам архитектуры. Сюда приезжали знатоки, которые возмущались. Я им рассказывал, каким это здание должно быть. Они сказали: "В мире это – единственный такой памятник конструктивизма!" Они писали мэру Москвы письма, обращения. Он (Лужков – Ред.) говорил и им, и мне: "Да-да!" А мы репетировали – в холоде, в грязи, потому что сами убирали. Это здание было нашей Голгофой.
Читайте также: Обзор блогосферы: праздники, а выть охота
Сочувствую!
— Мы не мучились, не страдали. Мы выпускали спектакли, ездили по миру. Мы объездили тридцать восемь стран. Я уже не говорю про Украину. Она была нашей второй матерью. Мы каждую премьеру привозили только туда.
А как вы все-таки достигли своей цели?
— Улыбаясь! Я не скандалил. Я даже не понимаю: как это могло произойти? Я не знаю! Есть украинская такая поговорка: "Ніжне теля дві матки сосе". Ось це і я був таким телям. Я ставил спектакли, получал эти звания – народного артиста России, народного артиста Украины, в Италии получил премию за режиссуру. А здание – в холоде. Но мы выпускали пьесы, которые имели успех по миру.
Когда ремонт был закончен, мы все девятнадцать спектаклей перенесли на эту сцену. Установка сцены зала – это был возврат к тому, как об этом думал Мельников. Это было непросто. Непросто!
Но, когда сюда пришел мэр — открывать здание – он в камеру сказал: "Вы войдете в вечность!" Я возразил: "Мы с вами войдем". Потому что, действительно, благодаря ему все и произошло. Мэр выдержал паузу и сказал в камеру: "Нет, он один войдет". Я не возражал! Я опять улыбнулся, вспомнил про теленочка. Не спорь, а только улыбайся. Кротость, наверное, это состояние Христа, даже при всей жесткости и железности идей, которые надо отстаивать. Но как? Вот так.
Как разговаривать с властью
В связи с этим рассказом не могу не вспомнить заявление Константина Райкина, недавно озвученное им на заседании российского Союза театральных деятелей: государство мало дает денег театрам.
— Но это – другое, понимаете. Мы ездили по миру, ни к кому не обращались. Нам никто не оплачивал ни-че-го! Мы зарабатывали. А у Константина "Райкин-плаза" есть. Я не знаю теперь – в каких они отношениях, но "Райкин-плаза" – есть. А "Виктюк-плазы" нема! Й не буде. Мы как тогда, так и сейчас. Можно было поставить проблему вообще: государство и театр. Но Райкин в этом заявлении требовал помощи театру. Все! И это самое главное.
А вы никогда помощи не требовали?
— Ни-ког-да!!! Я с радостью готов кричать: ни-ког-да! Вот даже сейчас. Книжки здесь все мои. Мы их не собирали у артистов разных театров. Не просили помощи нам в библиотеке. Все свое. И балкон, видите, красивый. Вот здесь – вот эта вся стенка восстановлена, как у Мельникова была. Вы не были еще в зрительном зале? Все окна, шторы – все открывается. И свет! По всему театру. Вы увидите, какой свет здесь! Сын архитектора мне все рассказал. С мукой. Он не верил, что это возможно. Не ве-рил! А я репетировал и улыбался. Все!
Но у вас же была возможность попросить помощи?
— На всех каналах я был, о театре рассказывал. Артисты мои – тоже. Но мы никуда не писали, не жаловались. Ни-ку-да! Ельцин, когда его избирали руководителем, попросил, чтобы за него говорили на нашем спектакле "М. Баттерфляй". Это было в театре Моссовета. И приходили представители его, и говорили о нем.
Его жена просила, когда были выборы, чтобы я пришел на участок пораньше, потому что там хотят взять у меня интервью. И вот огромный зал в Кремле, деятели искусства были. Ельцин в этом громадном зале далеко стоял – повернулся в сторону артистов, помахал рукой телевизионщикам. Всем казалось, что они идут – к нему. А они подошли ко мне. И все сказали: "А что вы улыбаетесь?" Я говорю: "Потому что это ко мне". И пришел представитель Ельцина и сказал: "Да". А деятели искусств стояли и ждали – кого же из них возьмут для интервью.
Потом подошел Борис Ельцин и сказал, что он меня смотрит по телевизору внимательно, со всем согласен, говорил замечательно. И он сказал: "Давайте мы вместе, на любом канале выйдем в эфир. Я буду говорить о культуре, а вы – о политике". А я ответил: "Давайте, может быть, я – о культуре?" Ельцин говорит: "Не хочу!" Я говорю: "И я о политике не хочу. И не могу!" И мы хохотали.
Маркиз де Сад и революция
Вы одновременно являетесь народным артистом и Российской Федерации, и Украины. В свете острой политической ситуации кто-нибудь пытается "подредактировать" ваши титулы?
— Сейчас все равно пишут: "Народный артист России" и "Народный артист Украины". Никто не вычеркивает.
А когда вы приедете на гастроли в Украину?
— Я дал слово. Потому что один спектакль мы не доиграли в Жовтневом паласе – в центре, на горе. Там был пожар. Палас сгорел. И в Киеве сказали, что как только ремонт закончится – доиграете. Ремонт закончился. Но там теперь не театр, это помещение отдали какой-то военной организации. И театрального зала, насколько я знаю, там нет.
Помните, какой спектакль был вашим последним выступлением на украинской земле?
— Как я могу не помнить? Какой вы наивный человек! Это было во время событий. Мы играли в Киеве, в Харькове, во Львове. Мы играли пьесу о французской революции. О маркизе де Саде! Его упекли в тюрьму. И там он организовал театр. И из окна приветствовал революцию. Как только его выпустили – революция кончилась, и его опять отправили в тюрьму. Вот о нем, о его театре и о его судьбе мы играли в те дни по всей Украине.
У нас был длительный тур. Принимали нас фантастически. А я параллельно был в жюри в разных передачах – музыкальных, немузыкальных. Постоянно! Так что мне по городу пройти было нельзя. Сразу кричали, бросались. Да. Я – национальный герой. Так на меня смотрели.
Какой страны?
— Не говорите, какой. Я же не сказал какой? Я сказал просто: я – национальный герой.
С Кобзоном в кулуарах
Как вы думаете: в свете последних событий возникло ли разобщение культур? Пролегла ли какая-то пропасть между народами?
— Значит, вот эта вот невидимая, но в то же время видимая разделительная черта про-шла. И это очевидно.
Можно ли ее как-то преодолеть?
— Я мечтаю о том, чтобы мы первые туда приехали. Поскольку украинцы — ну, очень меня любят. Я был председателем жюри Шевченковских премий. Это такое доверие человеку, который там не живет, но сам оттуда. И они ждут меня лично.
Объединить, примирить?
— Что примирять? Эта черта эфемерная. А если ее сознательно делать железобетонной – это неправильно. Но есть такие точки между Россией и Украиной, где железобетона нет. Там можно проходить, улыбаясь. Мы хотим проехать через эту Богом отмеченную точку. В любую часть.
А что вы думаете о политике дерусификации?
— Вы знаете, я не был там два года. Но должен вам сказать, что во Львове говорят по-русски на улице совершенно спокойно. Это я знаю точно. Нет того, чтобы кричали: "Молчите!". Поверьте, я этого не слышал. Человек должен верить в светлое. И все. это не то, что при мне не говорят. Я спокойно перехожу с языка на язык. Хотите на польский? Пожалуйста! На идиш? Легко!
Вот, например, мы с Кобзоном встречаемся. На каком языке мы с ним говорим? Отвечайте, считаю до трех! Раз!
На идиш, что ли?
— На украинском! И когда я с кем-то третьим начинаю общаться по-русски, Кобзон говорит: "Не переходьте на іншу мову!". Только по-украински мы с ним говорим. Даже на совещаниях все говорят по-русски, мы – на мове.
И у меня на курсе есть ребята из той части Украины, откуда Кобзон. Из Донбасса. Учатся. Вот они каждый день приходят сюда на спектакль. Каждый день! И я выпросил, чтобы учебу им оплачивало государство. Это правда. Я это в первый раз говорю. Я хотел, чтобы они учились. Они приехали, сами поступили. И сейчас на первом курсе.
Равнодушных нет
Ставите ли вы пьесы украинских драматургов?
— В то время, когда начались все эти события, я пригласил молодого драматурга из Львова Павла Арье. Я его называю "моя дитина". И он написал пьесу, пьесу, которая называется «Баба Фрося», а спектакль – «В начале и в конце времен». О Чернобыле. И когда мы играли премьеру в театре Моссовета, в финале весь зал, стоя, пел украинскую песню. Не специально. Будет неправда. Нет.
Читайте также: Политика "мульти-культи" довела Германию до терактов — эксперт
А что за песня?
— Народная песня в исполнении моего друга Святослава Вакарчука. Это ребенок, который… Хотя какой он ребенок? Он уже старый! Он меня обожает и все время хотел, чтобы я был президентом. Он знал, что меня любили, и кричал в эфир: "Только он один!". Понимаете? И вот его песня о любви звучит в финале. И оказывается, зал его знает. Вот этот спектакль у нас идет. И играют его ребята с такой болью по отношению к чернобыльской проблеме, что равнодушных в зале, поверьте, нет.
Каким вам видится 2017 год?
— Я просто вижу те буквы, уже на газетной странице: "Театр Виктюка едет домой со всем репертуаром". Со всем. 22 спектакля. Все. И подписать: "Ваш герой, просто Роман Віктюк".
Прекрасно, Роман Григорьевич!
— Отстаньте!
