Анна Лаба, РИА Новости Украина
В сентябре 1941 года, когда немцы вошли в Киев, Рае Майстренко было всего три года. Но она помнит, что происходило в городе в страшные сентябрьские дни 75 лет назад.
"Когда 19 сентября немцы вошли в Киев начались репрессии евреев: если на улице встречали, избивали и убивали. А 29 сентября – это уже был массовый расстрел евреев в Бабьем Яре — началось самое страшное", — рассказывает РИА Новости Украина Раиса Майстренко.
28 сентября на улицах Киева было расклеено объявление на трех языках — русском, немецком и украинском: "Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковской и Дохтуровской (возле кладбищ).
Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и проч.
Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян.
Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян".
Никто не думал, что на расстрел
Родилась Раиса в интернациональной семье: мать Циля Ковкина — была еврейкой, а отец Вадим Лымарев — украинцем. Отец — советский офицер — ушел на фронт в первые дни войны.
"А кто я — не знаю, и украинка, и еврейка… Но еврейская семья была против брака мамы с моим отцом, и мы не общались. Я никогда не видела мамину родню. Но 29 сентября дедушка Меер, а он был извозчиком, на подводе, со всеми родичами приехал к нам во двор нас забирать. Жили мы тогда на а Саксаганского, угол Коминтерна в 131 номере. И вот вот тогда я в первый раз увидела "большой кагал", как моя бабушка говорила", - вспоминает Раиса.
Читайте также: Бандера и Бабий Яр. Спор украинских националистов с президентом Израиля
Родители отца — Петр и Татьяна Лымаревы хотели оставить невестку у себя, но дед Меер настоял на отъезде.
"Он сказал: "Что ты, Циля, будешь одна с двумя детьми?". Мама думала даже взять с собой моего сводного брата Валю, сына отца от первого брака. Первая жена моего отца умерла от туберкулеза, когда ему было девять месяцев, а мама вышла потом замуж. Так дедушка говорит: "Ты, Циля, езжай с Раечкой, а потом напишешь письмо и я привезу тогда тебе Валентина". Так что все думали, что будет эвакуация куда-то, в гетто или кто его знает. Тогда еще про гетто не вспоминали, слова такого не знали. Куда-то нас эвакуировать будут. Там же железная дорога, узкоколейка, думали, будут грузить и увозить. Никто не думал, что на расстрел. Все взяли теплые вещи, якобы будут эвакуировать".
Раису посадили вместе с другими детьми на подводу, а украинская бабушка пошла провожать невестку с внучкой.
"Там детей было много, старики, старухи, женщины молодые, в общем, много было очень. Не знаю, кто из них родственники, кто просто соседи, но было очень много. Взрослые здоровые женщины пешком шли, за подводу просто держались, а старики и дети на подводе были. Сначала ехали, но потом подвода куда-то делась — может, немцы реквизировали. И я помню себя сидящей под белой стеной. Это уже потом мне муж сказал, что это стена стадиона "Старт". Эта стена там единственная, где я могла сидеть. Я помню, что очень хотелось есть, а вокруг меня были банки с вареньем, закрытые газетами и перевязанные тряпочками, и я пыталась добраться до варенья. Помню, что сидела одна — бабушка с мамой пошли смотреть, как вели раввинов на расстрел. Мы не знали, куда их ведут, но они были в нижнем белье, окровавлены. Понятно было, что не к добру уже это будет. Я их видела. Я их называла "белыми дедушками", потому что они были, во-первых, в возрасте, седые, и в нижнем белье – кальсоны и рубашка. Даже один дедушка мне запомнился на всю жизнь. У него была оторвана борода и кровь стекала по бороде".
"Чего орешь? Здесь все жиды"
От стадиона уже шли пешком. Бабушка несла Раю на руках.
"Когда мы вышли по Керосинной в район Лукьяновского кладбища, там траншея была и доски, и нас по этим доскам загоняли палками, прикладами на пятачок, там где военное кладбище и цивильное кладбище, выход с Керосинной. На этом пяточке людей сортировали: женщин с грудными детьми грузили в машины, а с маленькими детьми, которые могли ходить, в колону строили. На этом пятачке был шум, гам – куда-то мама делась, куда-то родственники делись… А я у бабушки Тани на руках. Бабушка все время крестилась и кричала: "Я русская, я русская". Подошел полицай и говорит: "Чего орешь? Здесь все жиды". Размахнулся, хотел мне голову разбить. Бабушка плечо подставила, он разбил ей плечо, кровь потекла. Она упала вместе со мной, подошел немец, бабушку за шиворот поднял вместе со мной и толкнул в толпу. Бабушка побежала, обезумела уже от боли, и она крестится, кричит: "Я русская, я русская". Люди начали расступаться, она на край колоны подошла. Как-то так получилось, что полицаи были на расстоянии, где-то посредине, и бабушка бросилась бежать в сторону Лукьяновского кладбища по диагонали так. Она бежала, забежала на кладбище, бежала до тех пор, пока хватило сил. Потом рухнула между могилками. Над нами, я хорошо помню, шелестели кусты и бабушкин шепот: "Тише, тише, тише". Боялась, чтобы я не кричала, чтобы нас не нашли. Так мы до утра просидели, а утром пошли искать дорогу домой. Еще девочка с нами побежала, где-то лет 12 ей было. Бабушка ее потом отвела на Сталинку. Она говорит – у меня родственники на Сталинке, поэтому проводите меня. И бабушка потом ее провела, когда пришли мы домой".
Никто не выдал
Когда Рая с бабушкой Таней вернулись домой, никто их не выдал немцам. Об облавах предупреждали заранее, и им удавалось схорониться в разрушенных сараях во дворе.
"У нас два огромных семиэтажных дома. И во дворе все знали, что бабушка притащила меня, как говорится, из Бабьего Яра, но ни дворник, который обязан был выдавать, никто из жителей, не выдал. У нас очень дружный двор был. Вот когда облавы были уже в течении двух лет оккупации, то нас с дедушкой предупреждали и мы в подвал прятались. И вот там интересная история в подвале была. Там раньше сараи были, а остались одни рытвины. А рытвины от того, что немцы, когда приходили с облавой, они не спускались, света не было там, они бросали гранаты, стреляли, если кто живой, так чтобы убить. И мы в этот подвал спрятались с дедушкой — в рытвины, которые остались от гранат, там битые кирпичи, стекло. Зашли немцы, я хорошо помню, на ступеньки, в подвал далеко не заходили. Со ступенек, бросали пару гранат и поливали из автоматов очередью. Мы спрятались с дедушкой в разных рытвинах. Дедушка говорит: "Если что, хоть кто-то останется жив". Голову мы опустили, и ни меня, ни дедушку не задели. Потом тихо стало. Я подняла голову. Там отдушина, и в отдушине виден сапог кованый. Потом сапог ушел, а мне же интересно наблюдать "кино", смотрю – лицо показалось, потом лицо ушло и — дуло автомата, и я наклонилась и надо мной очередь. Вот так мы спасались от облав. А обычно не прятались. Что, разве видно, что я еврейка? Нет. С братом мы бегали, с детьми дети во дворе. Никто не выдавал, никто. Я так рассуждаю, но, может, мои рассуждения неправильны, может быть, потому, что дедушка был печником, а что такое печник во время войны? Это первый человек. Он печи клал великолепно. И даже после войны он восстанавливал изразцовые печи в Мариинском дворце. Он очень был крупным специалистом, хоть три класса церковно-приходской школы закончил".
В разрушенном Киеве такая специальность деда пришлась как нельзя кстати. На заработанные деньги семья кое-как сводила концы с концами. Бабушка Таня ходила по окрестным селам, где обменивала вещи на еду.
"Очень голодали, мерзли, руки у меня с тех пор красные — были очень долго отморожены, потому что одежка была куцая. Что крестная из лоскутов состряпает одежку какую, то и было у нас. Голодали страшно, это не то слово. За вторым годом оккупации дедушка работал на железной дороге, а там от железной дороги детский садик. Он возле памятника Щорса, там дом и там на последних двух этажах детский садик был. И уже пшенку кушали утром, днем и вечером. Так вот выживали".
Все еврейские родственники, ушедшие в Бабий Яр, погибли. Из родни выжил лишь мамин брат Борис, и лишь потому, что был на фронте.
Бабушка Таня ничего не рассказывала Раисе о страшном дне 29 сентября 1941 года, о массовых расстрелах евреев, которые длились все два года оккупации Киева.
"Бабушка ничего не рассказывала. Она вообще старалась меня не нагружать этим. Даже она перед смертью и то ничего не рассказала. Я ее просила: "Бабушка, расскажи мне". "Оно тебе не надо знать, не расстраивайся".
Танец "Бабий Яр детства"
Раиса Майстренко, несмотря на свой солидный возраст, до сих пор работает хореографом в Киеве. Раиса Вадимовна уверяет, что не потому, что трудно сводить концы с концами, просто образ жизни такой. Но при этом от государства она получает только пенсию.
Читайте также: Бабий Яр: три взгляда на трагедию, а также Ривлин и Вятрович
"Пенсию получаю и работаю, помогают немцы: евро они присылают раз в три месяца. Я, по-моему, уже два или три квартала пропустила. Евро мне не надо, пусть на черный день будет. Благотворительный фонд "Хэсэд" помогает, но сейчас редко. Раньше больше помогали посылками разными, а сейчас здесь у нас много евреев, эвакуированных с войны, из Донбасса, здесь живут, их устроили, нашли жилье, и помощь, которую мы раньше получали, теперь им идет. Мы живем же, и им жить надо. Я никогда не думала, что трагедия повторится. Так вот сейчас она повторяется. Вон дети как страдают. Страдают же дети на Востоке. Дети под обстрелами, убивают, прячутся в подвалах, стреляют и бомбят. Не думала никогда, что такое возможно, и я осуждаю эту войну. Это война уже, это не АТО, это война. Надо называть вещи своими именами".
Раиса Майстренко только в 1991 году решилась внести имя своей матери, Цили, в Книгу памяти жертв Бабьего Яра, после чего моя ее бабушка стала Праведницей мира.
"Я ведь не родная внучка ей была, она приемная мать отца. Благодаря ей и дедушке я осталась жива. Только бабушка Праведница, евреи решили, что раз дедушка родной, значит должен был спасать, а она.. она была святой человек!".
Сегодня Раиса Майстренко руководит детским ансамблем "Оболонь", который создала с покойным мужем. Всю жизнь пара работала на эстраде, объездила весь Советский Союз. У нее двое детей: сын-каскадер и постановщик трюков, и дочь — артистка балета.
Читайте также: Годовщина трагедии в Бабьем Яре – что нужно помнить через 75 лет
"Я создала танец "Бабий Яр детства" под музыку Розенбаума, в середине еврейская музыка, в конце опять Розенбаум. Детям обо всем рассказываю. Детей у нас много, поколения и поколения, все дети, которые здесь пребывали, антисемитами уже никогда не будут".
