Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета
"Минск-2" появился на пике нового витка вооруженного насилия в Донбассе, который наступил практически сразу же после предновогоднего и послепраздничного затишья. Спустя полгода мы наблюдаем очередное обострение противостояния. И даже самые смелые оптимисты сегодня с трудом верят, что в течение второго полугодия договоренности удастся выполнить. Условия "Минска-2" не соблюдаются, включая, прежде всего, прекращение огня. Что уж говорить о более сложных статусных вопросах.
Почему же конфликт в Донбассе далек не только от мирного решения (если понимать под таковым не разгром одной из сторон, а достижение взаимовыгодного компромисса), но и даже от "заморозки" по приднестровскому сценарию? При таком варианте стороны, хотя и сохраняли бы серьезные разногласия, но при этом обеспечивали хотя бы минимальный уровень двусторонних контактов (особенно в гуманитарной сфере) и не вели бы активных военных действия? Можем ли мы говорить о крахе "Минска-2" и ожидать ли нам в ближайшее время появления какого-то третьего блока договоренностей?
Читайте также: В Киеве солдатские матери требовали от властей положить конец войне
Ответ на поставленные вопросы было бы целесообразно начать с рассмотрения того контекста, в которых были достигнуты договоренности в столице Белоруссии в феврале 2015 года. Понимание этого избавило бы нас от завышенных ожиданий и неизбежных в таком случае разочарований. "Минск-2", между тем, отражал не столько желание сторон прийти к каким-то взаимным уступкам, сколько их неготовность взять максималистскую планку политических требований. Для Украины это был бы разгром "сил террористов-сепаратистов", которая была бы, к тому же, представлена, как победа над "имперскими устремлениями" Кремля и торжество ее прозападного выбора. Для ополченцев — максимальное отдаление линии фронта от Донецка, Горловки и других городов двух непризнанных республик, углубление кооперации между ДНР и ЛНР и, возможно, расширение российской помощи, включая и открытую поддержку их статуса. Для России борьба за Донбасс вопреки имеющимся клише не является борьбой за новые территории (это приобретение чревато значительными издержками, как социально-экономическими, так и политическими).
Это — попытка добиться гарантий, не столько от украинского руководства (которое в Москве видится, и не без оснований, как сила, не обладающая достаточной субъектностью), сколько от Запада гарантий того, что Украина в будущем не станет форпостом давления на Россию и ее интересы в "ближнем зарубежье", а ее внешняя политика будет сбалансированной. Между тем, очевидно, что полный отрыв Донбасса от Украины будет способствовать национальной гомогенизации этой страны на антироссийской основе в гораздо большей степени, нежели ее трансформация (при определенных условиях) в "большую Боснию". Для Запада же поддержка Украины — это, по большей части не забота о демократизации постсоветского пространства, а стремление сдержать одностороннее российское доминирование на просторах бывшего СССР. В этом случае у Москвы есть шанс (он не гарантирован стопроцентно, но может реализоваться) стать одним из мощных центров принятия решения без американского патронажа.
Эти задачи возникли не с началом нового года. Они стояли перед каждой из сторон еще до "первого Минска". И для каждой они были сопряжены с определенными опасными рисками. Для Украины- с более активным военным вовлечением РФ, для России- с расширением санкций, для ополчения — отказом Москвы от их поддержки (по причинам, обозначенным выше), для Запада - нарастанием хаоса и превращением страны, граничащей с несколькими странами ЕС и НАТО в европейскую Ливию. Не говоря уже об опасениях по поводу прямого столкновения Североатлантического Альянса с российскими силами.
И именно стремление купировать риски привело к подписанию прошлогоднего сентябрьского документа. Оно же стало первопричиной "Минска-2". И в первом, и во втором случае документы были составлены таким образом, что давали возможности для множественности интерпретаций. С одной стороны, принадлежность регионов юго-востока не ставилась под сомнение, как и контроль Украины над ее границей с Россией на донбасском направлении. С другой стороны, предполагалось, что восстановление украинского контроля над границей будет реализовано только после проведения местных выборов и "после всеобъемлющего политического урегулирования" к концу 2015 года. Сегодня этот "дэдлайн", скорее всего, не будет выполнен.
Но если немного отвлечься от миротворческого календаря, то следует обратить внимание на то, что Киев, трактуя февральские положения, сделал акцент на юрисдикции Украины над местными выборами, а его оппоненты — на пункт 11. Он, между тем, предполагал проведение конституционной реформы посредством консультаций и по согласованию с представителями отдельных районов Донецкой и Луганской областей в рамках Трехсторонней Контактной группы (ОБСЕ — Россия-Украина). Как следствие, разное видение того, кому и куда, а самое главное по каким правилам выбирать. В итоге, мы имеем украинскую конституционную реформу по децентрализации (она представлена в начале июля 2015 года президентом Петром Порошенко и признана Конституционным судом соответствующей Основному закону страны). Присутствует также готовность двух непризнанных республик к проведению местных выборов осенью де-факто в рамках ДНР и ЛНР, хотя и с приглашением представителей ОБСЕ (чья реакция нетрудно просчитывается).
Читайте также: Донбасс сегодня: артобстрелы, проблемы с водой, газом и электричеством
Конституционная реформа на Украине уже получила позитивные оценки западных партнеров Киева. Она преподносится, как наглядная демонстрация компромисса и миролюбия. И правы те, кто говорит, что в конкретно-исторических условиях украинской политики трудно ожидать чего-то большего от лидеров этой страны. Но данная логика разбивается в прах, если признать, что заявленная децентрализация не решает основополагающую проблему конфликта в Донбассе, а именно вопрос о модели отношений между Киевом и непризнанными республиками, которые можно игнорировать, лишь в одном случае — при повторении (с теми или иными нюансами) сценария двадцатилетней давности (тоже август!). Тогда, в 1995 году силы хорватской армии и добровольцев ("домобрана", аналога нынешних украинских добробатов) сокрушили военно-политическую инфраструктуру Республики Сербская Краина. И сегодня, чего греха таить, в Киеве есть сторонники именно этой модели. Кто-то (как Юрий Луценко) говорит об этом прямо, а кто-то (как спикер Верховной Рады Владимир Гройсман) в завуалированном виде: "Никаких выборов на территориях, неподконтрольных Украине не будет. Никакой амнистии для тех, кто виновен в преступлениях против человечности, не может быть в принципе".
Но если не считать балканский опыт 1995 года путеводной звездой, то, скорее всего, с теми, кого ты еще вчера считал врагом, сепаратистом или боевиком, придется разговаривать. Об этом свидетельствует весь опыт конфликтного урегулирования, от Ближнего Востока до российской Чечни. Однако для того, чтобы не повторить украинский опыт для достижения приоритетной сегодня цели для Киева "Едина Краина" ("Единая страна"), требуется не просто воля, а согласованность всех ключевых игроков. Робкая надежда остается на то, что все стороны вне зависимости от отношения друг к другу по-прежнему апеллируют к "Минску-2" (который, к слову сказать, и первый не отменяет, а основывается на нем). Если так, то возможен вариант, когда, не достигнув на новом витке реализации максималистской планки, будет сделана попытка выйти на "заморозку", чтобы затем уже думать и о статусе, и о правилах сосуществования стран и регионов с разными внешнеполитическими приоритетами. Вопрос только в том, когда и какой ценой произойдет осознание исчерпанности максимализма.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции. Ответственность за цитаты, факты и цифры, приведенные в тексте, несет автор.
