Летом 1980 года мы отдыхали большой компанией в Крыму. В компании был мужик с транзистором - а моя мама терпеть не могла эти транзисторы и на пляже всегда старалась подальше отойти от тех мест, где они располагались. Но семья мужика дружила с семьей маминой лучшей подруги, и мама смирилась.
У взрослых была славная традиция совмещать вечернее (полезное) купание с легким застольем, точнее, купание и загорание под вечерними лучами солнца плавно перетекало в застолье, которое, надо сказать, не всегда было таким уж и легким.
Мы, дети, только приветствовали эту традицию, так как до самой ночи были предоставлены самим себе, копошась здесь же на пляже неподалеку. К тому же после возлияний родители становились веселыми и какими-то немного странными, и разрешали больше, чем обычно.
Как-то вечером, теперь-то я знаю, что это было 25 июля, мы, как обычно, отдыхали у моря - взрослые по своей программе, мы - по своей. Уже стемнело, и нам, честно говоря, уже захотелось домой, в кровать. Обычно шумные в это время суток взрослые подозрительно затихли. При этом любые наши попытки вызвать их на разговор прерывались самым непедагогичным шиканьем.
Вскоре нам стало понятно, что родители слушают радио - вместо привычной музыки чей-то занудный баритон что-то бубнил. Это было скучно, но сосредоточенность родительских лиц говорила о том, что произошло что-то важное. Они вслушивались в голос ведущего, прильнув к радиоприемнику, не давая нам сказать ни слова. Лишь один раз кто-то, едва повернув голову, процедил: "Высоцкий умер". Транзистор, этот ненавистный классовый враг, поймал "Голос Америки", лишенный "глушилки" в условиях прямого доступа через Черное море.
Кто такой Высоцкий, я тогда знал смутно. Кассеты с его записями у меня появились, наверное, в тот же год, но уже осенью. Это были концерты в Торонто и Нью-Йорке. Если нью-йоркский концерт был вполне легальным, поскольку запись велась в большом зале, то у второй кассеты были все признаки "квартирника", в конце которого человек с характерным украинским акцентом благодарит Высоцкого и приглашает его снова в гости - "Володя, почаще к нам в Торонто".
Потом у меня началась самая настоящая "высоцкомания" - я знал все или почти все его песни, как, наверное, многие тогда в стране. Потом, как-то, это увлечение утихло, я больше стал слушать Окуджаву, а потом - "Аквариум".
Оглядываясь на то время, особенно в свете 30-летия со дня его смерти, я, вслед за другими задаю себе вопрос: "Кем был Высоцкий, в чем состоял его феномен, действительно ли он настолько выдающийся поэт, и не переоценено ли сегодня его творчество, точно также, как при жизни оно самым позорным образом было недооцененным?"
Высоцкий никогда не слыл интеллектуалом, хотя его эрудиция, порой, просто поражала. Его образ грубого, лишенного сантиментов мужика (для многих Глеб Жеглов и был Высоцкий) никак не вязался с изумительными лирическими балладами о любви.
Но дело даже не в этом. Высоцкий, в отличие от, скажем, Окуджавы, Кукина, Визбора, был певцом не только незначительной прослойки советского общества под названием интеллигенция, а истинно народным бардом, бытописателем истории этого самого народа.
Практически каждый советский человек слышал в песнях Высоцкого что-то о самом себе. Владимир Семенович рассказывал, как пел в Иркутске свою песню о том, что "...Ваня мы с тобой в Париже нужны как в бане пассатижи", и какой-то мужик сказал, что у них, в Иркутске, в бане действительно нужны пассатижи - слишком много гвоздей. И таких мужиков по Союзу были тысячи, а может и миллионы.
Сегодня многих интересует, чем бы Высоцкий занялся сегодня, будь он жив. Активно бы участвовал в политической жизни России, или философски отстранился от мирской суеты, вступил бы в "Единую Россию" или, распознав в ней клон КПСС, уклонился от такой участи?
В программе "НТВэшники" сын Высоцкого Никита, с годами ставший мудрее и терпимее, искренне сказал: "Не знаю". И это правильно, так как никто не может предугадать поведение человека, тем более такого исключительного, как Высоцкий.
Я же думаю вот о чем: а нашлось бы место Высоцкому в нашей сегодняшней жизни - без этих позорных подражаний его характерной хрипотце в дни рождения и смерти барда. Или о нем благополучно бы забыли, как до него - об Окуджаве, Кукине, Клячкине и Визборе?
