РИА Новости Украина
Имя харьковчанина Владимира Маслийчука довольно известно в кругу специалистов, занимающихся историей ранней или, как еще говорят, "старой" Украины. Его перу принадлежат труды "Казацкая старшина Харьковского слободского полка", "Провинция на перекрестке культур", "Несовершеннолетние преступники в Харьковском наместничестве 1780-1796 гг.", "Иван Мазепа и Слободская Украина" и много научных статей. В разное время историк преподавал в вузах Харькова, Киева и Львова, постоянно участвует в отечественных и зарубежных конференциях. Сейчас Маслийчук является докторантом Харьковской государственной академии культуры.
В течение 2006-2011 годов он был ответственным секретарем международного журнала "Украина модерна". А в 2012 году вместе с коллегой Андреем Портновым основал гуманитарный портал historians.in.ua, который имеет скорее академический характер, хотя также предоставляет место для полемики и публицистических рефлексий по актуальным проблемам. Тем более, в поводах подискутировать о ремесле историка, популяризации и инструментализации истории в последнее время недостатка нет. Своими взглядами на эти вопросы Владимир Маслийчук поделился в разговоре с читателями ZAXID.NET.
Беседовал Сергей Шебелист.
Усталость от истории
Сейчас интерес общества к истории заметно вырос, что в целом можно приветствовать. А с другой стороны, уже не первый год специалисты говорят об "отравлении историей" – так ее стало много в общественной жизни. Как Вы можете объяснить эти две тенденции?
– Филипп Арьес в свое время написал книгу "Время истории". В ней он высказал мнение о том, что в определенной мере действительно существуют история и историк. То есть пока история не становится прикладной, массовой. Мне кажется, что мы сейчас переживаем время, когда история используется с прикладной целью. Существует история для масс, история как пропаганда и, соответственно, роль историка уменьшается.
Второй момент, который я хотел бы подчеркнуть, это то, что истории у нас действительно много, часто она разная. Нередко это история личных опытов, которую пытаются навязать обществу или стремятся из нее что-то убрать. В связи с этим уже в ближайшее время мы будем наблюдать очень характерную черту – усталость от истории. Будет расти недоверие к историкам и людям, приводящим исторические доказательства.
Насколько быстро наступит это время – я не могу спрогнозировать никак, потому что историк не является футурологом. Но мне кажется, что это уже слишком очевидно. Сейчас мы видим всплеск интереса историей, однако он будет идти на спад. Это связано с определенными психологическими установками и усталостью общества. Степень недоверия к историку будет расти, и ничего хорошего в этом нет. Историю будут считать пропагандой и ложью.
В свое время популярным был тезис о том, что историю следует оставить историкам и не подпускать к ней политиков, которые используют исторические вопросы для мобилизации избирателей. Но возможно ли это обеспечить на практике?
– Это утопическое стремление. Воплотить разграничения истории и политики невозможно. Есть массовая история, которой занимаются краеведы, журналисты, различные популяризаторы. А есть совершенно другая история – история академического сообщества, историография, в которой профессионально подходят к изучению темы. Говорят, между этими двумя историями есть большая пропасть.
Я принадлежу к числу тех, кто считает, что массовая и академическая истории очень сочетаются. Теории, которые сначала выстраивают в академической сфере, затем получают распространение, их популяризируют. Известные пропагандистские приемы взрастают отнюдь не в журналистике. До этого они существовали в среде историков, которые говорили, возможно, несколько на другом языке о том, что сейчас говорят массово.
Открытие и осмысление Голодомора происходило благодаря историкам. И только потом оно приобретает иную политическую роль. Конечно, это большая трагедия. Но сначала она проходит осмыслениt на уровне историков, затем идет в массы и начинает нести информацию для людей, которые не имели по этому вопросу личных воспоминаний или семейной истории. Эти тезисы также используют политики.
Историк – это живой человек, который очень зависит от массовой культуры. Любой историк, который воспитывается в настоящий момент, будет зависимым от того, что мы называем государственной политикой памяти. Так или иначе, он будет использовать это в своих более поздних работах. Кроме того, историк как гражданин вовлечен и в политические процессы, и в общественную жизнь. Он общается в кругу семьи, других людей. Конечно, он будет воспринимать и заимствовать различные идеи. Но, по моему мнению, граница между историографией и популярной историей на самом деле очень призрачна.
Если невозможно оставить историю исключительно историкам, то как говорить о ней с широкой аудиторией? Как популяризировать историческое знание, а не скатываться в примитивизацию и вульгаризацию?
– Во-первых, надо понимать, в каком мире мы живем. Это мир массовой культуры и своеобразного уровня образования и образованности. Выбор ценностей также играет очень важную роль. Чем ниже будет этот уровень, тем больше будет профанации.
Во-вторых, мы живем в глобальном мире. Интернет не ограничивается узким кругом ученых. Это массовая сеть. Не секрет, что общий уровень культуры общения в сети – очень низкий. Стремление сделать Интернет местом для обмена мнениями не оправдано. Сеть стала площадкой для манипуляций, нагнетания пропагандистских и аморальных моментов.
Что делать для популяризации истории? Мне кажется, сейчас гораздо большей проблемой является уровень образования и образованности, потребности в этом. В то же время актуальным является вопрос ценностей, к которым мы стремимся. Многое из того, что сейчас пишут и делают, является абсолютно неевропейским в понимании либерализма и толерантности. На это как-то не обращают внимания.
Мы воспринимаем Европу не с точки зрения, например, политической культуры, а с позиции уровня жизни, потребительского отношения. Это достаточно сложный момент. Даже когда общаешься в среде украинских мигрантов последней волны, чувствуешь, что они являются носителями тех же потребительских идей и не понимают массы вещей: отношения к людям с другим цветом кожи или, опять-таки, отношения к традиции. Украина еще должна пережить и усвоить тот европейский опыт.
Это типичный восточноевропейский сюжет о том, что нужно догнать Запад. Но не все понимают, что эта практика для Европы очень сложная, ведь она связана со многими трагедиями, в частности с Холокостом. Многие говорят, что признание трагедии чужого через себя и признание сопричастности к ней, – это европейский опыт. Нам от этого никуда не деться, это пропуск в Европу. В Украине в исторических дискуссиях часто используют не ту лексику и пытаются оправдать то, что оправдать нельзя по многим причинам.
Нужна ли историку публичность, медийность? В чем, на Ваш взгляд, преимущества и недостатки такого статуса?
– Это зависит от личности человека. В определенных кругах публичность историка считают чем-то неправильным, подозрительным и невозможным. Но есть понимание и того факта, что историк должен нести свои знания не только в университетской аудитории или в труднодоступной книге, но и в более широкие массы.
Эта проблема и дилемма постоянно характерна для историка. Не у всех это получается, хотя многие стремятся. Нам надо понимать, что публичность – не только, грубо говоря, передача своих знаний. Часто она выходит за параметры профессии. Это средство реализовать свои амбиции, получить определенные средства. Имея хороший бренд, люди жертвует им ради получения прибыли – и материального, и социального. Есть историки, которые начинают как успешные публичные интеллектуалы, а потом сходят на нет.
До сих пор для меня самым выразительным примером публичного интеллектуала остается британский и американский историк Тони Джадт. Единственное, что меня беспокоит, это то, что основные произведения Джадта написаны на английском и не переведены. Соответственно, те, кто не читал этого автора в оригинале, не имеют доступа к его важным идеям об истории Европы ХХ века, пониманию Холокоста и еврейской проблематики, вызовах, которые сейчас стоят перед Европейским Союзом. Люди, которые читают и цитируют Тони Джадта, считают его образцом публичного интеллектуала.
Большая радость в том, что также есть американский историк Тимоти Снайдер. Он пишет для многих изданий, ведет блоги, издает книги, часто выступает, знает украинский язык, поддерживает Украину. У нас достичь такого уровня очень сложно. Это связано с длительной закрытостью общества, все-таки мы – постсоветская страна.
Рецидивы тоталитарных практик
История становится объектом манипуляции не только в руках украинских политиков, но и самих историков, хотя далеко не все согласятся называть их коллегами. На смену коммунистическим "бойцам идеологического фронта" пришли националистические, которые воспринимают историю как инструмент этой самой борьбы. Насколько влиятельна сейчас позиция этого лагеря и насколько сложно историку остаться историком, а не стать пропагандистом?
– Мне трудно говорить о таких вещах, потому что я не преподаватель вуза. Но мы должны говорить, что сами наши исторические факультеты имеют советские корни. Поэтому принципы конформизма, изменения взглядов и понимания того, что история должна иметь непосредственное прикладное значение, никуда не делись. Я был свидетелем тех моделей, когда преподаватели истории коммунистической партии стремились излагать научный национализм или политическую историю Украины.
Почему нам удивляться, когда мы вышли из такого общества, где не учили критически мыслить и анализировать. Мы оказываемся в ситуации, когда идеология снова становится господствующей. Но самое обидное, что люди этого не осознают и, действуя старыми административными методами и мысля теми же категориями, говорят, что советские времена были худшими и репрессивным.
Деятельность Украинского института национальной памяти, который является проводником официальной государственной исторической политики, вызывает полярные оценки не только в обществе, но и в профессиональной среде. Некоторые его называют чуть ли не "министерством исторической правды" и подвергает острой критике, другие – защищают. Какими позитивы и негативы вы видите в деятельности института?
– Для того чтобы сравнить достижения и потери деятельности института, надо сравнить его с аналогичными учреждениями в других странах. В Украине за образец был взят преимущественно Польский институт национальной памяти, который является очень мощным заведением.
В чем главная проблема Украинского института национальной памяти? В том, что Украина – не столь однородна и однозначна, как Польша. Во многих шагах надо мыслить политическими категориями. С пониманием, что орган власти является политическим институтом и первые политические изменения приведут к изменению или даже ликвидации этого органа.
Такие институты больше зависимы от выборов или политической конъюнктуры, они интересны исследователю современного, а не прошлого, то есть не имеют отношения к научным исследованиям, выводы которых часто противоречат признанным нормам.
Нельзя инициировать определенных законов, не понимая, как они будут восприняты разными частями общества и на разном региональном уровне. Появление института в политическом смысле было неизбежно, хотя его деятельность имеет много противоречий. Эти моменты господствуют в медийном пространстве, но вне его есть бытовое, обыденное восприятие.
Основная проблема, связанная с переименованием городов Кировоград и Комсомольск в Кропивницкий и Горишни Плавни, заключается в том, что этот вопрос не был должным образом обсужден. Решение о переименовании приняла Верховная Рада. А в Украине любая инициатива сверху вызывает двоякое отношение.
Как по мне, надо было осторожнее подходить к этим моментам. С точки зрения поставленной цели, переименование – хорошо выполненная функция, но хуже всего в этой ситуации то, что мы не знаем, к чему это в дальнейшем приведет: с какими рисками связаны порой абсурдные переименования улиц и проекты об отмене "советских" праздников. Вторжение в символическое пространство нередко приводит к большим разломам и конфликтам, не заметным сначала.
Я не вижу проблемы в переименованиях, но есть вопрос не "что", а "как", не хватает качественного понимания проблемы. Однако дискуссии по этому поводу часто являются формальными и навязанными сверху. Процесс декоммунизации так или иначе был бы неизбежен. В то же время навязывание не приводит к консолидации и вызывает новые противоречия.
Как Вы оцениваете качество публичной дискуссии по исторической проблематике в Украине? Ведь часто эта полемика превращается в личные обвинения в зависти и навешивании идеологических ярлыков – "бандеровцы", "либералы", "леваки"?
– Навешивание ярлыков характерно для обществ с неразвитым уровнем культуры дискуссий. Эти упреки часто не соответствуют тому, что человек пишет и говорит.
В советское время националисты обязательно были "буржуазными". Во многих аспектах это перешло в современный уровень обсуждения и культуры. Если раньше бранными в публичной сфере были слова "буржуазный националист" или в противовес "космополит", то сейчас на человека, который сохраняет лояльность государству, но критикует социально-экономическую или политическую ситуацию в ней, сразу навешивают другие ярлыки.
Интересный среди них – левачество. Этот упрек имеет корни в правой идеологии, сторонники которой провозглашали леваком любого человека, который не воспринимал господствующую идеологию, культ вождя и способен был делать критические замечания. Часто эти лица были абсолютно далеки от "материалистического понимания истории" или стремления социалистической революции. Такие практики существовали в тоталитарном государстве.
Когда появляется навешивание ярлыков ("страна ведет войну, а вы критикуете"), это может привести к более сильному давлению на независимую прессу и мнение. Хотя, конечно, оппоненты будут говорить, что этого не существует. Должен быть широкий спектр обсуждения и понимания реалий. А этого действительно, кажется, не хватает.
