Сегодня, 9 мая, Украина отметила День Победы над нацизмом во Второй мировой войне. Формат праздника в этом году был несколько иным. Власти чествуют одновременно ветеранов Второй мировой войны и участников боевых действий на Донбассе. Символ праздника — как и в прошлом году, цветок красного мака.
О важности празднования Дня Победы и поиске без вести пропавших солдат в эфире радиостанции Голос Столицы рассказал председатель правления Всеукраинской общественной организации "Союз "Народная память" Ярослав Жилкин.
На 9 Мая не обошлось без провокаций. Почему они происходят?
— Потому что есть определенный слой населения, которому нужно постоянное движение, постоянная борьба, постоянная война непонятно за что. Люди, которые прошли войну, которые пережили ужас в тылу, в оккупации, имеют право использовать ту символику, под которой они совершали подвиги. Дайте возможность ветеранам прийти к своим святыням и положить цветы. Они скоро уйдут из жизни, зачем их трогать?
Сейчас принято считать новым символом маковый цветочек, который на груди носится. Но в Европе и во всем мире принято, что этот знак символизирует события Первой мировой войны.
То есть, вы выступаете за георгиевскую ленточку?
— Да, я про нее говорю. Хороший символ. А политики собак начали цеплять, уже до маразма доходило. Сейчас он стал уже неугоден, практически запрещен. На мой взгляд, мак должен остаться символом Первой мировой войны. Опять нам пропагандируют новую дату: 1939-1945 гг. Почему не 1938 год? Ведь с Мюнхенского сговора началась война, именно с той даты.
Наверное, имеется в виду дата нападения на Польшу.
— Так до этого был раздел Чехословакии. Та же Польша участвовала в этом разделе. Это очень интересно и очень выгодно для поляков. Я их понимаю, у них свои интересы. Мы почему должны за их интересы страдать? Нужно избегать каких-то острых углов. У нас и так сильно накалено общество. Как ни крути, есть Западная Украина, есть Центральная, есть Восточная, есть Южная. Разная у нас была история.
Я четко это понял, когда в 2010 году посетил Западную Украину. Мы были на линии фронта. Я задал вопрос: "Так наши оттуда наступали?". Поисковик немножко зло сказал: "То ваши, но не наши". В тот момент до меня дошло — мы абсолютно разные. Поэтому нельзя трогать, из центра указывать на восток или еще куда-то, какие у них будут названия памятников, какие названия улиц должны быть. Это прерогатива местной власти, местных жителей.
Вы считаете, что люди на местах сами разберутся?
— Конечно. У нас, к сожалению, никакой национальной политики, попыток примирения я не вижу. Я вижу лишь какое-то стремление сил раскачать ситуацию еще больше, чем это есть сейчас.
Вы говорите, что мы разные. Как с этим жить и как существовать в рамках одного государства?
— Надо просто примириться. Пора уже перестать воевать, особенно с помощью истории. То, что мы сейчас наблюдаем, — берут и достают каких-то скелетов из шкафов, пытаются смести пыль, чтобы потом обвинять одну и другую сторону.
Как вы оцениваете празднование 9 Мая в нынешнем году?
— Даже если его запретят, люди будут выходить и помнить. Если я его буду праздновать, будут праздновать мои дети. Точно так же будет поступать подавляющее большинство наших граждан.
Расскажите подробнее, чем занимается ваша организация?
— С 2011 года мы создали Всеукраинскую организацию. Раньше это были разрозненные отряды по всей Украине. Каждый занимался по мере своих способностей, по мере своих возможностей поисками без вести пропавших. Это период УНР, Первая мировая, Вторая мировая, жертвы политических репрессий. Члены нашей организации приняли участие в проекте "Эвакуация-200", "Черный тюльпан". Ты разыскиваешь родственников — и они рассказывают тебе страшные истории, как мать или жена до конца не верили, ждали до конца жизни и семьи страдали, психическое здоровье нарушалось. Слышишь голос матери, которая отчаялась, которая не знает, куда свечку нести — за здравие или упокой.
Можете более подробно рассказать о миссии "Черный тюльпан"?
— Это проект "Эвакуация-200" гражданско-военного сотрудничества. Когда случился Иловайский котел в августе 2014 года, появилась проблема — фронт отошел и сотни тел лежали буквально на поверхности или присыпаны немного землей. Единственное условие было — искать добровольцев, военных они не пускали. Они начали искать волонтеров, которые бы согласились на эту работу. И вот по цепочке вышли на нас. Мы согласились, организовали группу. Думали, это разовая будет работа на несколько дней. Оказалось, это целая акция, с 1 сентября 2014 года и до сих пор ребята там работают.
Сколько тел удалось вывести?
— На конец прошлого месяца это было 700 тел и фрагментов тел, которые удалось разыскать, эвакуировать с прифронтовой зоны, которая не контролируется Украиной. Когда все разворачивалось, мы видели, к чему это ведет, хотя боевых действий еще не было, что будут без вести пропавшие. Мы работали в области Прикарпатья на одной горе, где пересеклись две войны — в одном окопе были две стреляные гильзы. Одна была датирована Первой мировой войной, 1913 годом, а вторая — 1939 годом. Мы крутили в руках — те же события происходили в одном и том же месте с разницей во времени. И горько отметили — хоть бы третью не искать.
Как именно вы работаете?
— По той войне сильно помогают архивы, опрос местных жителей, а после анализа организовывается экспедиция и приступаем к поискам. Этот накопленный огромный опыт использован и с событиями на востоке. Мы понимаем, кто первый работает с телами — это местные жители. Они сами в ближайшую яму, воронку отвозят и пытаются помечать это место. Как правило, опрос местных жителей плюс ориентировка на местности, первичные признаки захоронений фиксируем.
Как вы ищете людей, которые захоронены во времена ВОВ?
— Работаем во всех областях, где существуют наши представительства. Бои за время Второй мировой войны прошли дважды: в 1941 году и когда возвращались в 1943-1944 годах. Поэтому много покоится здесь наших сограждан. У нас нет никакого финансирования от государства, все проводится за счет общественных организаций, которые сами себе ищут деньги. Нет централизованной базы данных по памятникам. В Украине порядка 28 тысяч могил, посвященных Первой и Второй мировым войнам. Там числятся похороненными 3 млн человек. Из них известных всего 700 тысяч. Многие родственники пишут: "Где фамилия моего дедушки?". Мы смотрим архивные документы, где он похоронен, проводим работы, передаем акт работ в органы охраны культурного наследия. Они в очередь ставят. Но при отсутствии финансирования нет центральной базы, государственной программы по поиску.
С 2011 года мы свели отчеты. У нас найдено, эксгумировано и перезахоронено 4 тысячи человек. Это только красноармейцы. Порядка 400 — бойцы Первой мировой войны. Порядка 2,5 тысяч — политрепресированных, около тысячи иностранных граждан (немцы, румыны), которые воевали против нас.
Чем должен заниматься Институт национальной памяти?
— Мне кажется, он должен заниматься тем, чтобы не поссорить, а наоборот, национальным примирением заниматься. Такие вещи, как закон о декоммунизации, запрет символики нельзя рассматривать без учета общества. Сделали вид, что поговорили, общество поддержало. На самом деле ни с кем обсуждения не было. Разрекламировали закон об архивах люди, которые далеки от архивов. Люди, не знакомые с принципами работы архивной службы, восприняли это на ура. Специалисты были в ужасе от закона.
Что было заявлено: архивы будут сводиться в одну службу — Институт нацпамяти, хотя для этого у нас есть целая архивная служба — госорган, огромная махина с фондами. Также заявлялось, что на местах архивы должны свестись в одно место. Места этого нет, денег не выделено. А потом, когда свезут, нужно будет оцифровывать. Идея хорошая, но зачем, если можно оцифровать на местах и не таскать. Чтобы описать миллионы дел, нужно потратить миллион и огромное количество усилий людей. А по факту архивы будут закрыты просто для общественности.
С кем вы еще сотрудничаете в процессе вашей работы?
— В ходе поисковых работ находишь не только останки тел, а и много предметов, которые принято считать музейными экспонатами. Они по закону должны быть переданы в Национальный музей, а дальше то, что не востребовано, передаем в школьный музей. Спрос большой, активно работаем с музеями. Мы сохраняем таким образом память. Сами экспонаты, та же винтовка, саккумулировала тот период. Глядя на этот предмет, понимаешь, какие страшные бои происходили.
Ваша организация работает с молодежью, вы приходите в школы?
— Да, мы активно работаем с молодежью. Средний возраст поисковика — около 45 лет. Мы стареем, некому передать свои знания, свой опыт, свои увлечения. Мы приняли решение, что будем создавать молодежное крыло организации. И работаем со школами, студенчеством, чтобы вовлекать в свои ряды. Трудно описать, что ребята испытывают, когда впервые к нам попадают в экспедицию: это романтика, любовь к родине, это непередаваемо. Родители звонят, благодарят.
Как вы попали в эту сферу?
— От нечего делать познакомился с поисковиками, они меня с собой взяли. В первый день мы приехали, я начал копать и нашел гильзу. Я начал рассматривать, нашел потом, куда стрелял человек, что с этим человеком было. Потом нашел котелок, практически половину, что от него осталось. Я посмотрел: "А он же из него ел". Куча мыслей пронеслась. Ты стал исследователем, прикоснулся к истории. Как сказал один человек: "Пять минут, проведенных на краю раскопок, ребенку дают больше результата, чем пять часов военно-патриотического воспитания с помощью лекций".
Союз передает уникальные военные документы, найденные во время раскопок. Вы находили такие?
— Бумага сохраняется хуже всего в земле, но бывают ситуации, когда ребята находят сейфы, в которых факты о преступлениях были закопаны или припрятаны. В сейфах много информации может храниться, это полковые кассы. Там нет золота, в лучшем случае бумажные деньги. Это крайне ценные сведения.
Какими методиками вы пользуетесь во время раскопок?
— Поисковые работы — это не только копать. Это финальная стадия. Всегда нужно руководствоваться принципом, что у тебя есть только один шанс, после тебя это исследовать никто не будет. Это означает применять все стандарты, принятые в археологии. Много стандартов взяли из методов работы Красного Креста. Отчеты стали более весомыми, более фактажными. Археологи с подозрением относились к поисковикам, считали их чернокопателями и мародерами. Есть такие мнения и есть такие люди. Мы с этим боремся. Мы стараемся, чтобы в каждой группе были люди, которые работали бы с археологией, более научно. Публикуем отчеты, делимся с коллегами, отдаем в архив. Это должно быть доступно историкам. Мы повышаем стандарты и поэтому к нам относятся без подозрения.
Как вы относитесь к самому Дню Победы?
— Я могу сказать, что мы выиграли в том, что остановили войну в логове врага. Это победа над нацизмом, который угрожал нам как нации. Украинцев в расчете Гитлера не было. Это нация, которая должна была исчезнуть. Уничтожить язык, уничтожить все. Вот в марте произошла Корюковская трагедия. Это в Черниговской области, где жили 14 тысяч человек, было сожжено 7 тысяч. Это была самая масштабная операция нацистов. Мы участвовали в перезахоронениях, без содрогания не вспомнить. Вот что нас ждало. Мы живы благодаря тем людям, которые пожертвовали собой, чтобы добыть эту победу. Я не защищаю Сталина. Мы выиграли войну — и надо этим гордиться. Гордость и уважение к павшим — это два столпа воспитания и любви к родине.
Напомним, по всей Украине 8 мая прошли молебны в память о погибших во Второй Мировой войне. При этом спецкор радиостанции Александр Тарасенко сообщил, что одесситы опасаются возможных минирований Аллеи Славы на 9 мая, но отметил, что полиция готова обеспечить порядок в городе.
Читайте также: День Победы в Украине: без парада и салюта, но с драками и руганью
К слову, на 9 мая в местах проведения некоторых мероприятий полиция установила фильтрационные кордоны в столице. Об этом в эфире "ГС" сообщила спикер Главного управления Нацполиции в Киеве Оксана Блищик. Она добавила, что полиция будет тесно взаимодействовать со Службой безопасности Украины. Блищик заверила, что правоохранительные органы будут действовать исключительно в рамках законодательства.
