Анна Лаба, РИА Новости Украина
После взрыва реактора на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС в ночь на 26 апреля 1986 года первыми вступили в борьбу с атомной стихией, приняли на себя жар пламени и смертоносную радиацию бойцы-пожарные Припяти. Удивительно, но в первые часы пожар тушили сразу три брата Шаврея, служившие пожарными по охране атомной станции.
Смотрите также — Припять: вид с высоты птичьего полета через 30 лет после аварии на ЧАЭС
Нам удалось пообщаться с полковником внутренней службы в отставке Петром Шавреем, который живет сейчас в Киеве. Иван Шаврей остался в родной Белоруссии. Старший брат Леонид Шаврей ушел из жизни, прожив еще 26 лет после аварии.
В пожарные три брата-белоруса попали благодаря дружбе и совместным рыбалкам их отца с начальником СВПЧ-6 по охране города энергетиков Припять майором Федором Егоркиным. Первым дорогу в огнеборцы проложил средний брат Иван. Когда он пришел из армии, ЧАЭС уже работала, пожарная часть по охране города Припять была создана, она охраняла и станцию. И был поднят вопрос, что в связи с расширением мощностей АЭС, нужно создать специальное подразделение по охране атомной станции.
- Сами мы белорусы. Село наше, Белые Сороки Наровлянского района Гомельской области, стоит практически на границе с Украиной. Но тогда границ не было, и ряд домов уже заходил на территорию Украины. От нашего села до Припяти по трассе 17 километров, до Наровли, где сейчас живет брат Иван, — 50 километров. Понятно, что люди идут работать туда, где ближе. Старший брат Леонид работал в "Метрострое" в Киеве, но в Припяти квартиры получали быстрее, чем в столице. Поэтому он приехал работать в Припять, поработал сварщиком, затем его Егоркин тоже забрал, — рассказывает Петр Шаврей.
Петр Шаврей, младший из братьев, пока еще служил срочную в Монголии, уже был записан в резерв пожарной части по охране ЧАЭС.
- Я в отпуск прихожу, а майор Егоркин говорит, мол, готовься, я тебя заберу к себе. Хотел остаться на сверхсрочную в армии, но судьба так распорядилась, что я поехал домой и пошел пожарным. Через три месяца поступил в Ворошиловградскую школу МВД, потом закончил Черкасское пожарное училище. Пришел на атомную станцию и был назначен инспектором реакторного цеха №1. Уже на то время, я уже с радиацией здоровался, мы уже обнимались. Потому что инспектор обязательно должен присутствовать при загрузке и выгрузке топлива, а фон при этом идет… Страха перед радиацией не было. Она не кусается, не пахнет, не воняет. Она вообще такая ласковая, белая и пушистая. Какой страх? Чего бояться? Когда были аварии, тогда – да. Мы получали большие дозы и у нас, можно сказать, тогда уже была острая лучевая болезнь. Потому что состояние, как после этой большой аварии, было и в 1984 и в 1985 году, когда были аварии на ЧАЭС, которые тщательно скрывали, — говорит Петр Шаврей.
Роковая ночь
В роковую апрельскую ночь 27-летний старший лейтенант Петр Шаврей работал инспектором пожарной охраны, а Иван и Леонид в составе караула Владимира Правика находились на смене.
Смотрите также: Редкие кадры ЧАЭС после аварии
- Я тогда осуществлял контроль за строительством пятого энергоблока. В ту ночь должны были загружать схему реактора на пятом энергоблоке, и я находился на стройке. У меня в подчинении было три младших инспектора, и мы контролировали пожарную безопасность пускового блока пятого энергоблока. Днем находился на территории, а вечером дал команду младшим инспекторам, и пошел домой поесть и немного отдохнуть, чтобы затем вернуться обратно – в ноль часов должны были загружать схему реактора. Только уснул, когда в дверь звонок – заразительный такой. Открываю, на пороге старший лейтенант Юрий Илько: "Давай, бегом! Станция взорвалась! Пожар, люди гибнут". Меня сразу осенило: я ушел, младшие инспектора – чухнули, загружали схему реактора и… Думаю, все, доработался. Спрашиваю у Илько, пятый реактор? А он: да иди ты со своим пятым. Я опешил. Ведь когда я работал на действующих реакторах, реакторный цех считался менее пожароопасным – там гореть практически нечему. Я выскочил и одевался уже в лифте — брюки, туфли. Выезжаем на Яновский железнодорожный мост, смотрю: такое красивое зарево! Впереди развалины, и высоченный столб, кажется, аж под небо, ровный, ярко светящийся всеми цветами радуги. И тут я успокоился, не мой блок, не моя прореха.
Когда старший лейтенант Шаврей прибыл на территорию, замначальника военизированной пожарной части № 2 по охране Чернобыльской АЭС Григорий Левонько приказал отправить трех офицеров — Шаврея, Хилько и Хмеля на помощь в тушении машинного зала.
- Пожарных не хватало, а мы, офицеры, как пожарные работали. Приходим на ряд 2, слышу с крыши знакомый голос – Леня, брат: "Рукава давайте, нет рукавов!" Рукава погорели – битум расплавлен. Я сразу туфли снял, кирзовые сапоги надел, фуражку бросил в машину. Два рукава под мышки и по лестнице наверх. И это все средства защиты — а что, в сапогах же! Какая там защита – счет на минуты шел, чтобы дальше не полыхнуло. И зачем эту защиту надевать? У нас были теплоотражательные костюмы. В то время они предусмотрены были для тушения при больших температурах. Что он даст, этот костюм? Ты убьешься в нем! Высота наружной лестницы 26 метров, и она движется, когда идешь налегке. А тут костюм! Да и на всех их не хватало. Точно убьешься – весь в поту, температурища такая! Мысль была быстрее дело сделать, защитить людей, которые в Припяти, ведь там семьи остались, а не самому защищаться.
Мы знали, что работаем в условиях радиации
Пожарные прекрасно знали, что взорвался реактор, и радиационный фон "зашкаливает".
- То, что говорят, что работники пожарной охраны, которые охраняли блок, не знали, что фон повышен – смешно. Мы знали, и все равно пошли тушить пожар. Наша часть – военизированная пожарная часть по охране атомной станции, мы – подразделение этого объекта, нас приказом провели, мы присягу приняли. Это наш долг.
В этом противостоянии с огнем Петр Шаврей получил дозу облучения в 200 Рентген и лучевую болезнь первой степени. Старший брат Леонид – 600 Рентген, Иван – 250.
- Когда мы работали, вообще не чувствовали, что "ловим дозу". Пот заливал, жарко было. Были проблемы – не было воды. Леня кричит: "Воду давайте!". Гидранты не дали воды, потому что были обесточены повысительные насосы. И мне пришлось с ребятами проложить рукавную магистраль, забрали воду с наружного источника – пруда-охладителя. Я бежал впереди машины – освещения нет, обломки, все завалено. Я, как заяц, петлял – машина за мной. И все равно колеса попробивали. Я руками вытягивал из колес арматуру, выбивал ее ногами. Потом кожа с рук слезла – радиоактивная была арматура. Ощущения были уже потом, когда в 7 часов утра прозвучала команда "Отбой!" — пожар был локализирован. Вот тогда уже расслабились.
Старший брат Леонид с трудом спустился с крыши. У него была страшная рвота. У кого-то начался понос.
- У меня была рвота и ужасная слабость. Ноги не слушались, будто ватные. И ужасно пить хотелось. Попил из пожарного рукава – буквально два глотка сделал, и мне сразу полегчало. Юра Хилько говорит мне: "Что ты делаешь? Она же грязная". А я, мол, посмотри – прозрачная. А вода была радиоактивная, я понимал это, но мне казалось, что если я не сделаю два глотка, я упаду и не поднимусь. Потом слизистая была повреждена…
Затем Ивана Шаврея вместе с караулом Кибенка и атомщиков, которые работали на смене, увезли на "скорых". А остальных сменившихся отправили в радиационное укрытие, где они до полудня без еды, с минимумом воды, без элементарных средств защиты приходили в себя. Начали раздавать йодированные таблетки, но их на всех не хватало, поэтому вместо четырех давали по одной. Свою Петр разделил с братом Леонидом, ведь тому досталась большая доза радиации.
Читайте также: 30 лет после Чернобыля: ЖИТЬ нельзя БОЯТЬСЯ
Поступила команда выделить трех офицеров для поддержания телефонной связи руководства станции со штабом гражданской обороны, который работал в Припяти. Добровольцев не нашлось. Тогда заместитель начальника ВПЧ-2 Григорий Леоненко на обрывках бумаги написал фамилии присутствующих офицеров и сложил в фуражку – тянуть жребий. Шаврей, Сазонов и Хмель остались связными. Самочувствие людей ухудшалось, и скорая забрала Сазонова, Хмелю тоже стало плохо.
Наконец в полпятого вечера приехала смена, и Петр Шаврей поехал домой, мечтая хоть немного отдохнуть. Но через час объявили общий сбор по тревоге.
- Пришел в часть, Леонид уже там был, - продолжает Петр Шаврей. – Стали строить планы на выходные. Нужно было ехать сажать картошку. Но тут создают оперативную группу из числа офицеров для обследования территории станции. Добровольцев нет. И вновь мне пришлось браться за работу. Проехал два километра до станции на личном "Москвиче" — машин служебных не было. Сделал два объезда территории. Но с машиной пришлось расстаться – высокое радиоактивное загрязнение. И от посадки картошки тоже пришлось отказаться.
Дважды ликвидатор
Затем был длительный процесс реабилитации и лечения в Киеве. Иван лечился в Москве, а Петр с Леонидом – в Киеве.
Во время реабилитации Петру пришлось вновь поучаствовать в ликвидации аварии на ЧАЭС. 11 октября 1991 года в 20 часов 10 минут вследствие аварии на турбогенераторе №4 Чернобыльской АЭС произошла разгерметизация системы энергоблока. В 20 часов 11 минут водородно-кислородная смесь загорелась, высота пламени достигала 50 метров. Обстановка усложнилась интенсивным задымлением и высоким радиационным фоном. Возникла реальная угроза разрушений разогретых до температуры около тысячи градусов Цельсия конструкций крыши машинного зала. Угроза распространения огня была очень велика, потому что возле каждой турбины находились большие емкости с маслом, а большое пространство машинного зала позволяло огню распространиться с большой скоростью. Работая в условиях сплошной задымленности, высокой температуры и радиационного облучения, работники пожарной охраны очередной раз проявили свой профессионализм, стойкость и мужество. Они находились в опасной зоне до полной ликвидации пожара.
- В этот день я находился на лечении в Радиологическом центре в Пуще-Водице в отделении лучевой терапии. Примерно в 20 часов 40 минут к нам в палату зашел начмед Александр Иванович Мостепан. Он был взволнован. Подошел ко мне и говорит: "На ЧАЭС очередная авария, пожар, утечка водорода, радиационный фон сильно увеличен. С атомной звонят, просят срочно направить группу врачей. А наши водители "скорых", когда узнали, об аварии, все резко заболели. Отказались ехать. Петя, я знаю, что твоя машина находится здесь на территории центра. Я хочу тебя просить, чтобы ты возил оперативную группу врачей на ЧАЭС".
Петр сразу согласился.
- Пошли к Владимиру Григорьевичу Бебешко, директору Радиологического центра. Зашли в кабинет профессора, Владимир Григорьевич спросил, как мое самочувствие. Отвечаю, что более-менее нормально — вы же подлечили. "Тогда, товарищ капитан, мы тебя просим спасти наше положение, а то у наших водителей скорых обнаружилась "медвежья болезнь", — говорит профессор. Звонит кому-то: "Володя, возле меня стоит твой подчиненный — капитан Шаврей. Я прошу тебя, чтобы он в качестве водителя помог в нашей ситуации". Через полминуты разговора по телефону Бебешко дает мне трубку, беру и слышу голос генерал-майора милиции Володина. Спрашивает, как я себя чувствую. Отвечаю: "Более-менее, товарищ генерал". "Я знаю, что ты получил острую лучевую болезнь, поэтому ты сегодня как водитель, а не пожарный. На станцию — ни ногой, подвезешь до АБК ЧАЭС врачей, а сам, чтоб находился в каком-нибудь кабинете АБК. С богом, и помни, что ты только водитель, никуда не лезь — ты уже свое получил".
Загрузили необходимое медицинское оборудование со "скорых" в личную "Волгу" 24-10 Шаврея. Два врача, медсестра и начмед Александр Мостепан уже в 22:10 были на АБК ЧАЭС, где принимали пострадавших от очередной аварии и оказывали им помощь.
- Вот так мне пришлось еще раз принять участие в аварии на ЧАЭС, но уже в другой ипостаси, — смеется полковник.
Благодарные потомки
Петр Шаврей восемь месяцев пролежал в больнице. В ноябре 1986 года получил квартиру в Киеве на Троещине. Переназначен был в Вышгород на должность старшего инженера. Дослужился до начальника гарнизона Вышгородской пожарной охраны. И ушел на пенсию в звании полковника. Петр Шаврей неохотно говорит о льготах чернобыльцам.
- У нас был статус ликвидаторов буквально три-четыре года, максимум пять лет. Потом сделали "армию чернобыльцев". Я — не ликвидатор. Мы аварию не ликвидировали, мы тушили пожар. Какие мы ликвидаторы? Мы ночь простояли – и все. Ликвидаторы – это люди после нас. У меня острая лучевая болезнь, а я стою на одной ступени по статусу, что жители Иванкова, киевляне и другие по всей Украине, которые накупили инвалидность, и автоматически стали "первой категории".
Полковник Шаврей, смеясь рассказывает, что получает от государства дополнительные выплаты: 25 гривен за орден "Красной звезды", 15 гривен — за орден "За мужество" и 150 гривен за инвалидность. Эта сумма, в которую государство оценило его подвиг.
— Разве мало?
Но даже если бы он тогда знал, что будет такая благодарность, он бы все равно пошел в огонь.
К слову, по инициативе Петра Шаврея и при его активном участии к 25-летию Чернобыльской катастрофы в Вышгороде установили памятник в честь героев-чернобыльцев. В этом году вышгородские ветераны-пожарные обратились с письмом к мэру города Алексею Момоту со списком ликвидаторов, которые заслуживают памятного знака в честь 30-летия аварии.
Читайте также: Мертвая зона. Мое путешествие на ЧАЭС и обратно
- Сначала нам предложили скинуться по 150 гривен на изготовление, и они за наши же деньги вручили бы нам юбилейные медали. Мы отказались. Обратились к мэру и получили ответ: бюджетом не предусмотрено. Я вот при встрече хочу сказать мэру: мне было в 86-ом году 27 с половиной лет, сколько было тебе? Наверное, столько же, сколько тогда моему сыну – 4 года. Сегодня ты – мэр. А кто тебя спасал? А нам было предусмотрено бюджетом, что мы там здоровье положили? Но мы же пошли, и спасали тебя, а ты сегодня отписку делаешь, что "бюджетом не предусмотрено".
Накануне 30-ой годовщины Чернобыльской катастрофы, в посольстве Российской Федерации в Республике Беларусь прошло награждение памятными знаками Госкорпорации "Росатом" "За ликвидацию радиационных аварий", наградили более 30 ветеранов – участников ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС. Среди награждаемых были ветераны-ликвидаторы из России, Белоруссии и Украины. Получил награду и пожарный Иван Шаврей.
Воспоминания двух старших братьев Шавреев – Леонида и Ивана. Записи бережно хранит их младших брат Петр.
Воспоминания
Шаврей Леонид
старший пожарный 2-й военизированной пожарной части по охране Чернобыльской АЭС, младший сержант внутренней службы.
"В ночь с 25 на 26 апреля 1986 года в составе караула под командованием лейтенанта Владимира Правика нес службу в ВПЧ-2 по охране ЧАЭС. В 23.20 ушел в караульное помещение отдохнуть. Услышал сильный взрыв — сработала сирена "тревога о пожаре". Быстро одел боевую одежду. Выбежал на фасад, смотрю, над атомной станцией грибовидный шар, верх черный, прямо закрывал всю станцию. Нога этого гриба была высокая, наверное метров сто в высоту. Цвет был такой огненно яркий, переливался всеми цветами радуги.
Дежурный караул быстро вскочил в пожарные машины. Первое отделение с начальником караула Владимиром Правиком в одну машину, второе — во вторую, вместе со мной, я был командир отделения. Минут через 5-7 прибыли к месту взрыва. Владимир Правик быстро оценил масштаб пожара, по радиостанции передал в область: "Пожар номер 3". Это значит, вся область, Киевский гарнизон пожарной охраны должен быть поднят по тревоге и следовать на АЭС на тушение пожара. Затем он мне дал команду: "Михалыч, ты со своим отделением идешь на ряд "А" тушить крышу машинного зала. Первое отделение следует на ряд "Б" для тушения пожара аппаратного отделения АЭС — это крыша третьего реакторного цеха". Кстати, в первом отделении был мой родной брат Шаврей Иван Михайлович. Тушил крышу третьего реакторного цеха. Она вплотную примыкала к той разрушенной четвертого энергоблока.
Смотрите также — Город-призрак Припять: смотреть, нельзя трогать
Когда с отделением я поднялся на крышу машинного зала, то мы увидели, что крыша вся продырявлена, парапеты здания обрушены, провода высокого напряжения оборваны, искрят. Вокруг валяются осколки графита, бетонные обломки. Битум на крыше был настолько расплавлен, что сапоги и пожарные рукава загрузали в нем. Крыша под нами вся шаталась, как-будто висела на тросах.
Тушить пожар было очень сложно еще и потому, что была очень высокая температура. Мы все истекали потом. Еще потом возникла проблема с водой, пожарные гидранты перестали держать давление, потому что были обесточены насосы-повысители вследствие взрыва. Я когда пошел спускаться по наружной лестнице вниз, чтобы взять еще пожарных рукавов и решить вопрос с подачей воды на крышу, то увидел внизу офицеров. Это прибыли нам на помощь нашей части инспекторы — мой младший брат Петр Михайлович Шаврей, Хилько Юрий, Петр Хмель. Офицеры работали так же, как и мы, пожарные, — оперативно и слажено. Они сумели очень быстро установить насосную станцию на наружный водоисточник, рукавным ходом проложить магистраль из пожарных рукавов и подать воду для дальнейшего тушения пожара.
Около семи часов утра пожар был локализирован. Мы спустились вниз. Меня что-то начало сильно тошнить и сильно кружилась голова. Я попросил у своих пожарных сигарету, закурил. Она показалась такой сладкой, как-будто была обмокнута в мед. Потом началась сильная рвота. Ноги были ватными.
Потом нам дали команду идти на АБК станции и спускаться в ПРУ (противорадиационное укрытие). Там давали таблетки йодистые. Многих пожарных еще с боевых участков забрали скорые в МСЧ города Припять. Оттуда их потом отправили на самолетах в Москву на лечение. В ту группу попал и мой средний брат Иван. Мы с младшим братом Петром отказались от госпитализации в МСЧ. 28 апреля за нами пришли автобусы и нас увезли на лечение в Институт крови в Киев, на улицу Ломоносова. Нас лечил профессор Леонид Петрович Киндзельский. Анализы крови и анализы костного мозга заставили Леонида Петровича радикально поменять метод лечения. Возникла необходимость делать пересадку костного мозга. Слава богу, нашелся донор — Константин Стрельник. Пересадка прошла успешно, я пошел на поправку. А нашего спасителя (от Бога) профессора Киндзельского потом отстранили от работы. Оказалось, что в Москве прямую пересадку не делали, а подсаживали дооблученный мозг. В результате в Москве умерло шесть человек, а в Киеве — один (на то время). Потом Киндзельского восстановили, а москвичи, во главе с профессором Гуськовой, перенимали опыт лечения Леонида Петровича".
Воспоминания
Шаврей Иван
"25 апреля 1986 года наш караул военизированной пожарной охраны части №2 по охране Чернобыльской АЭС заступил на дежурство. Ночь была теплая, мы — я, помощник диспетчера Легун Сергей, дневальный по гаражу Ничипоренко Николай — вышли из помещения, на фасад части. Стоим, разговариваем. В этот момент на центральном пункте оповещения, на который запитана вся станция и который немедленно легализирует о малейших неполадках на ней, срабатывает сигнализация. Помощник диспетчера Легун Сергей. Мой шурин, муж родной сестры Лены, глянул на пульт и обомлел — похоже, вся система пожарной безопасности вышла из строя. А затем такой хлопок, — похоже на выброс пара, к которым мы уже привыкли и внимания не обращали. Я выскакиваю на улицу, и тут как грохнет! Два взрыва внутри и затем третий, которым разворотило крышу четвертого блока… Этот огненный шар у меня и сегодня перед глазами… Высота станции — семьдесят один метр, а шар этот, огненно черный такой, висел еще в метрах ста над ней. Взрыв был такой силы, что железобетонные плиты раскидало на сотни метров вокруг.
Нам понадобилось несколько секунд, чтобы добежать к пожарным автомобилям. Минут пять ушло на дорогу. Начальник караула Правик Владимир и командир первого отделения Шаврей Леонид (родной брат), бросились в разведку в машинный зал — нужно было посмотреть, где проложить рукава, как подать воду. Все сухотрубы оказались порванными, хотя в "мирное" время нам часто говорили — случись что на АЭС, вы, пожарные, будете просто наблюдателями, есть, мол специальная установка, которая в случае нештатной ситуации все зальет водой. На учениях, вовремя тренировок так все и было, но теперь ее разворотило. И мы, у каждого по четыре скатки рукавов, через третий энергоблок поднялись по лестнице бегом на семьдесят один метр и стали на четвертом блоке по ряду "А". Но пожар уже перебрасывался на кровлю третьего энергоблока, и Владимир Правик дал команду сниматься на ярд "Б".
На наше место прибыло отделение пожарной части Припяти под командованием Виктора Кибенка.
А мы опять бегом спустились вниз, объехали блок. Поднялись наверх. Это был сущий ад! Сумасшедшая температура, дым, огонь, горящие куски графита под ногами, по которым мы топтались и которые заливали водой.
Мы продержались где-то около часа… еле держались на ногах. Василий Игнатенко пошатнулся и осунулся на бетон. У него началась рвота. Я подошел, встряхнул его за плечо, слегка похлопал по щекам. Когда ему стало немного лучше, мы с Сашей петровским помогли нашим ребятам дойти до механической лестницы. А сами еще держались на ногах и тушили пожар на крыше, где продержались еще 20-30 минут. Тогда мы не знали, что многие из нас навсегда лишатся своих друзей, а некоторые станут инвалидами.
Смотрите также — Протесты чернобыльцев: в центре Киева перекрыли движение
Когда добрался до пожарной лестницы, Саша из последних сил держался на ней. Во рту появился какой-то необычный сладкий привкус, голову раздирала боль. Неожиданно меня так шатнуло, как-будто хотело сбить с ног. Стала вдруг кружиться голова, поплыло все перед глазами.
Прибегают Валера Дацько и кто-то из инспекторов пожарной части на АЭС. "Ребята, все вниз, "скорая" ждет!". Какая "скорая", Какое "все вниз" — рукава, за которые я отвечаю, на ряде "А" остались. Я — туда, к ребятам. А они раздетые, кители сбросили. Вижу, Васю Игнатенко рвет. Я — к нему, по щекам похлопал: "Вася, ты как?". "Ничего, сейчас отплююсь", — хрипит. Кибенка, Ващука, Игнатенко уже забирают, тут и меня шатнуло — "поплыл". Забрала "скорая".
Дацько, меня и Сашу Петровского на руках потащили. Выехали за ворота атомной, и стало нас всех вывырачивать. В Припяти в медсанчасти ведут в душ, но мы уже ничего не соображали, прямо в душевых отрубились.
27 апреля нас, пожарных, вывезли на лечение в Москву. В клинике предупредили, что на 11-й день начнут выпадать волосы. Однако переживать не надо. И они точно стали выпадать.
Но самым страшным было известие об умирающих товарищах.
С Владимиром Прищепой мы лежали на четвертом этаже. К нам пришло известие, что в критическом состоянии находится Владимир Правик. Нам удалось побыть возле него несколько минут, несмотря на запрет врачей. Захожу, он лежит под простыней. Негр… Черный-черный… Губы распухли. Мать его сидит рядом, натирает яблоки. Володя мне: "Михалыч, возьми, съешь за меня…". Я эти слова всю жизнь помнить буду. Один Володя Правик из всего нашего караула и умер — он ведь в реакторный зал входил, большую дозу схватил. Страшно умирали ребята.
А мне выпало жить. Трижды делали пункцию костного мозга, трижды вливали чужую кровь. Минул первый кризис, другой. Потом третий — решающий. Десять дней лежал без сознания. Однажды утром приходит врач наш — Александра Федоровна Шемардина и поздравляет меня с днем рождения. Я удивился, у меня день рождения в декабре. А она говорит: "Сынок, ты будешь жить!". Я заплакал… от радости за себя и от боли за тех, кого уже не вернешь".
