Известный московский журналист, писатель и драматург Владимир Губарев рассказал РИА Новости Украина о своих встречах с украинскими учеными и политическими деятелями, а также о том, почему его пьесу о Чернобыле "Саркофаг" в Киеве так и не увидели.
Вы были, чуть ли не первым журналистом, который через несколько часов после аварии в Чернобыле оказались на АЭС. Потом написали пьесу "Саркофаг". А вот сейчас, когда в Украине снова беда, идет война в Донбассе, не хотите туда поехать, а потом написать пьесу?
— Понимаете, меня вообще связывает с Украиной бесконечно многое. У меня дружеские отношения с Борисом Евгеньевичем Патоном. Когда его избирали президентом Академии наук, мы прилетали на Украину вместе с Келдышем.
Последний раз я был в Киеве в декабре прошлого года.
На Майдан ходили?
— Ходили на Майдан. Патон не ходил. А мы с академиками ходили.
И какие впечатления?
— У меня не было ощущения, что события начнут развиваться так драматично. И у коллег тоже.
Я ведь в свое время был редактором "Комсомолки" и "Правды" по науке и ездил в Украину регулярно. Не только в Киев. Бывал в самых разных научных институтах. Прекрасные отношения у меня были с коллегами в Днепропетровске.
С Кучмой знакомы?
— Конечно.
Что он за человек?
— С Кучмой-то я познакомился гораздо позже. Я был знаком с академиком Янгелем. Я написал первую книжку о Янгеле – "раскрыл" его. Рассказал, кто он такой.
У меня сложились дружеские отношения с академиком Владимиром Федоровичем Уткиным. Я был первым журналистом, которые побывали на "Южмаше". Был одним их первых, кто побывал в Желтых водах, на урановых рудниках. Поэтому понятно, какого рода у меня были связи с Украиной.
Кучма был тогда, по-моему, замом главного инженера. Это было в 60-х. Я знал там многих, но Кучма не был какой-то такой выдающейся фигурой. Мы сталкивались с ним на космодроме, но он был менее интересен, чем то огромное количество людей, которые там, на "Южмаше", тогда были. Это и Уткин, и Ковтуненко, и Ус.
А какое впечатление на вас произвел Янгель?
— Он был потрясающим человеком. Хотя на тот момент он пережил страшную трагедию – гибель в 1960 году на испытаниях своей ракеты, своих людей, маршала Неделина… Уже сильно выпивал, заглушая эту боль. Ведь он случайно остался жив – захотел покурить. Отъехали от старта, и в это время рвануло. Первым вопросом, когда ему позвонил Хрущев, был такой: "А ты почему жив?".
Я часто бывал на Днепре. Написал даже книжку "Южный старт". "Южмаш" был лучший в мире ракетный завод. Потом я попал туда уже в 90-е годы, и осталось от этого визита ужасное впечатление: пустые цеха, кадры разбежались… Там же все запретили: когда Кучма стал президентом, американцы приехали и сказали, чтобы ни одной гайки для "Сатаны" больше не было, иначе Украине не будет никакой помощи. Самый большой удар по обороноспособности России и Украины был сделан тогда, когда "Южмаш" вывели из оборонной промышленности.
Это же гигантский комбинат был, который производил и тракторы, и суперсовременную технику – ракеты, равные которым американцы и сейчас не могут сделать. Ту же "Сатану". Или ракеты для ракетных поездов.
Хочу еще о Чернобыле вас спросить. Вашу пьесу "Саркофаг" Щербицкий видел?
— Эту пьесу я писал для трех городов. Я чувствовал, что до людей надо донести правду, и прежде всего, до Москвы, Киева и Минска. Я считал, что пьеса должна быть поставлена во всех этих трех городах, но она не была поставлена.
Я сам виноват в том, что ее не увидели на сцене в Киеве. В 90-м или в 91-м году спектакль был подготовлен в киевском театре русской драмы им. Леси Украинки. Сюда, в Москву, ко мне приезжал режиссер, мы с ним долго говорили. Премьера была назначена на 26 апреля. В украинском ЦК партии заведующим отделом был Леонид Кравчук. Я его, естественно, знал. Он меня попросил, чтобы я отложил премьеру на месяц. Просто боялись, что в этот день могут быть волнения. В итоге Кравчук меня обманул: я дал согласие на отсрочку, а они все зарубили.
А как потом это объяснили?
— Никак. В Киеве пьеса больше не ставилась. В Москву ее привозил Тамбовский театр. Даже давка тогда была.
Через два года будет 30-летие Чернобыля. Так, может, театр Леси Украинки снова вашу пьесу поставит к этой годовщине?
— А это уже не мои проблемы. Спектакль поставлен в 56 странах мира, в сотнях театров.
А где была самая интересная премьера?
— Самое любопытное, что в Лос-Анджелесе или в Нью-Хейвене, в Принстоне или в Токио, или в Хиросиме реакция зрителей была одинакова.
Многие спектакли ставили русские постановщики, при этом пьеса шла в весьма престижных театрах. Например, в Шекспировском в Лондоне. Шла и на Бродвее.
Конечно же, было несколько гениальных постановок. Например, просто великолепная постановка была в Принстоне – Эдик Кочергин из Санкт-Петербурга был постановщиком.
Вторая по гениальности постановка была в Турине. Ее ставила экспериментальная группа в древнеримском театре. Совершенно феерическое зрелище! Звучал Мусоргский. И папа Римский Иоанн Павел II был на спектакле.
А он ведь говорил по-русски. Он что-то вам сказал?
— Это я ему сказал, что он пишет слабые пьесы (смеется).
А он не обиделся?
— Нет. Я ж его знал, когда он еще не был папой Римским, когда был "простым" кардиналом Каролем Войтылой.
Я в свое время, в 1972 году, ездил по Польше, по тем местам, где был Коперник, и где делался спутник "Коперник". Потом написал повесть "От Коперника до «Коперника". Побывал и в Кракове – у будущего Римского папы. Представьте, он дал мне посмотреть оригинал рукописи "О вращении небесных тел". Мы с ним познакомились, и я пообещал ему подарить свою книжку, когда она выйдет. Но я, нахал, ее вовремя не подарил. Не послал.
Прошло энное количество лет, и где-то в 88-м году Горбачев едет в Италию и хотел бы встретиться с папой Римским.
Меня вдруг вызывают в ЦК и говорят: знаешь, какая-то странная просьба пришла из Ватикана. Просят приехать несколько человек, и обязательно, чтобы в делегации был Владимир Губарев. А я должен был лететь в Америку. Говорю, что сейчас не смогу. Из ЦК отправили факс в Ватикан: спасибо за приглашение, но 3 февраля Губарев не может – обещал быть в Америке. Приходит через три дня ответ: устраивает ли вас 17 января?
Мы вылетели – Генрих Боровик, Георгий Гречко и ваш покорный слуга. Тут уж книжку я привез. А потом написал статью "Сады Ватикана" – представьте, это была беседа с папой Римским, опубликованная в газете "Правда". Редколлегия вначале была против, но я обратился к Горбачеву, и он попросил опубликовать.
Как вы оцениваете книгу о Чернобыле авторства Юрия Щербака?
— Полный бред. Однажды мне позвонили из журнала "Юность". Главным редактором тогда там, по-моему, был Дементьев. Он говорит: "Владимир Степанович, почитай одну книгу о Чернобыле. Мы собираемся ее печатать". Книгу Щербака, по просьбе ЦК, прислали мне и академику Валерию Легасову, с которым мы дружили. Мы созвонились с Валерой, и вместе сказали, что бред полный, но запрещать мы не можем, это не в нашей власти. Печатайте, что хотите. И книга Щербака была напечатана.
А почему бред?
— Ну, вранье. Нельзя быть со стороны, но делать вид, что ты такой важный. Щербак плохо знал биофизику и тех людей, тех истинных мужиков, которые работали, вкалывали там, делали дело.
Понимаете, есть вещи, которые вроде бы смелые, а на самом деле, жутко конъюнктурные. Есть вещи, которые были рассчитаны на западных людей. Чернобыльская эпопея – героическая. Щербак не входит в число ликвидаторов. А ликвидаторы – это особые люди, которые прошли этот ад, эту действительно адскую работа. И они прошли свой путь, как настоящие мужчины.
Заметьте, было очень мало людей, которые сбежали из Чернобыля. Были, конечно, некоторые трусливые, но немного. А вот нынешний директор Чернобыльской атомной станции приехал в 1986 году из Томска молодым парнем. Я у него спросил: "Почему ты приехал?". И он мне ответил: "Мы поняли, что нам брошен вызов. Мы приняли этот вызов. И пока мы не победим, мы не можем уйти".
А украинский писатель Владимир Яворивский какое впечатление на вас произвел?
— Яворивский? Сначала нормальное, а потом тоже спекуляция пошла. Нельзя же делать карьеру на трагедии… Он потом стал депутатом, а Щербак – послом.
Понимаете, очень много людей на этом деле спекулировали. Вот и вся проблема. Кстати, Щербак одно время бывал у меня в "Правде", буквально не вылезал, расспрашивал. Но почему-то потом, когда я приезжал в Киев, он меня избегал. Боялся, наверно, что я ему правду скажу.
А Яворивский критиковал меня, по-моему, на съезде писателей Украины, за то, что я не печатал в газете его материалы. Я не печатал, потому что они не представляли никакого интереса.
Учились бы у Солженицына. Вот, недоброжелатели говорят, что он много там, за границей, зарабатывал. И никто ведь не упоминает, что за «Архипелаг ГУЛАГ» он ни одной копейки не получил. Он все деньги отдавал людям, пострадавшим и сидевшим.
Продолжение следует
