Василий Стоякин, обозреватель
По одной из концепций истории как науки, "школьная" история наукой не является вовсе – это просто более или менее беллетризированное изложение фактов. Научными же дисциплинами являются источниковедение – изучение документов и материалов, на основе которых исследуется какой-то исторический период или факт, и историография – история интерпретации содержимого источников.
Ключевым понятием источниковедения является критическое отношение к источникам. Но именно о том, что источник не всегда несет точную информацию, и о том, что эту информацию важно правильно интерпретировать, люди, не имеющие специального образования, зачастую забывают (справедливости ради отмечу, что нередко забывают и специалисты).
Приведу пару случаев, объясняющих эту коллизию.
Булгаковское
Один уважаемый автор написал статью о Булгакове, содержащую вполне себе абсурдные утверждения. Получалось так, что он по Москве чуть ли не в погонах ходил и морфий принимал. На мой мягкий намек, что неплохо было бы ознакомиться с историей вопроса, последовал ответ, что это мне надо прочитать "Алмазный мой венец" Валентина Катаева, где "все написано".
Спорить я, разумеется, не стал, поскольку сам спор был лишен смысла, но некую грубость в душе я затаил. Я-то биографией М.А. интересуюсь вполне предметно и прочитал гораздо больше, чем "венец". Но дело не в этом, конечно, а в некритическом отношении к источнику.
Произведение Катаева носит, конечно, мемуарный характер и в нем зафиксированы сведения о многих литераторах, составлявших круг общения автора в Москве. Есть среди них и М.А. Сведения эти очень важны и воспоминания Катаева упоминают все серьезные булгаковеды – и Мариэтта Чудакова, и Борис Соколов, и Лидия Яновская, и другие. Но это не значит, что к источнику этому можно относиться некритично.
Во-первых, "венец" – не совсем мемуары. Это литературное произведение с определенной долей если не прямого вымысла, то заведомой неточности. Об этом сам автор криком кричит – персонажи названы не пофамильно, а по данным им автором прозвищам (прозвища – против правила русского языка с маленькой буквы, так же, как мастер у Булгакова).
Да, они легко узнаваемы, но и намек вполне понятен. Если уж идти путем безоглядного доверия литературному произведению, мы обязательно придем к наложению реальной биографии Мейерхольда на сведения, изложенные Булгаковым в "Роковых яйцах". Рассказывая о том, что знаменитый режиссер погиб при обрушении трапеций с голыми боярами во время постановки "Бориса Годунова", Булгаков очень четко изложил свое отношение к его творчеству, но считать изложенное им фактом было бы в высшей степени опрометчиво. Кстати, в "яйцах" он к иносказаниям не прибегает, Мейерхольд назван по фамилии.
Во-вторых, даже в собственно мемуарах всегда есть доля того, что называется "ложь очевидца". Что-то забылось. Что-то было неправильно понято. Что-то наложилось на другие воспоминания, относящиеся к другому периоду и к другим лицам.
Достаточно типичный пример – читая воспоминания о Е.С. Булгаковой, я обнаружил четыре или пять версий знакомства Константина Симонова с "Мастером и Маргаритой". "Плавало" все. Мемуаристы сошлись только в том, что Симонову дали почитать рукопись перед отъездом на отдых, и она произвела на него огромное впечатление.
В-третьих, полученную информацию важно точно интерпретировать. Наиболее типичный случай проблем интерпретации мемуаров, отделить информацию от слухов. Между "все знают" и все знают – дистанция огромного размера.
Все знали (в смысле – догадывались), что творчество Булгакова имеет автобиографические корни, но мало кто знал, до какой степени глубоко и правдиво М.А. описывает себя и свое окружение. Слухи – слухами, но верить всему, что "рассказывают" не надо.
Лагерное
Один уважаемый человек в воспоминаниях написал, что в лагере, где был заключен его отец, было расстреляно много тысяч человек. Это, якобы, следует из документов.
Но в документах такого написано быть не могло просто потому, что в советских лагерях не расстреливали. Застрелить (за попытку к бегству или злостное неподчинение) могли. Но это, как вы понимаете, совсем другая история, сопряженная с выполнением устава и правил лагерного распорядка. Даже во время восстаний в лагерях количество убитых измерялось десятками, а не тысячами.
Расстреливали ли зэков? Да. Если заключенный совершал преступление уже в лагере, или выявлялись какие-то новые факты в деле, могли и расстрелять. Для этого его везли в управление НКВД, проводили следствие, затем суд выносил приговор. Расстреливали там же. Хоронили в местном аналоге Быковни, или на кладбище самого лагеря.
Смотрите также: Боб Дилан: от рок-музыки до Нобелевской премии по литературе
Анатолий Жигулин в автобиографической повести "Черные камни" описывал, как для пересмотра дела его везли из Берлага (Колыма) в Воронеж на самолете. К этому произведению есть много вопросов в плане достоверности, но именно в этом пункте есть много подтверждений других реабилитированных – да, везли в место, где посадили, вели повторное следствие и только потом выпускали. Причем изначально, куда и зачем везут, никто не знал.
Единственное известное мне исключение – Катынь. Причем именно то, что это – исключение, возникают сомнения в достоверности трактовки. Практика НКВД – индивидуальные, а не массовые расстрелы.
В документах могла быть отражена убыль числа заключенных, но происходить она могла по разным причинам. Например, в случае с мемуарами уважаемого человека в документах действительно фиксируется очень большая убыль. Все перемерли? Да нет, просто закончили строительство железной дороги, и строители были переведены в другой лагерь…
Так что даже полученная из совершенно надежных документальных источников информация нуждается в проверке, сличении и правильной интерпретации.
