Анна Лаба, РИА Новости Украина
Я родилась через четверть века после Победы. Родители моих сверстников появились на свет уже после войны и воспоминания их были отрывочны и сумбурны. Я была поздним ребенком, мои родители, на чью юность пришлось военное лихолетье, ковали Победу в тылу. Их рассказы о войне — это воспоминания о тяжелых полуголодных годах, об изнурительном труде на оборонном заводе и об ожидании Победы. Они не сомневались, что враг будет разбит, это их лозунгом было "Все для фронта, все для Победы!", и они отдали молодость, силы и здоровье, чтобы мы победили.
Если бы не война, мой отец-киевлянин и мать-москвичка вряд ли встретились. Мать всю войну проработала на оборонном заводе, отец служил там же в военной приемке. Они познакомились в 1942-ром и расписались 5 мая 1945-го — за четыре дня до Победы.
Когда началась война, маме было всего шестнадцать, она не стала заканчивать десятилетку, выпускного у нее так никогда и не было. Вчерашняя школьница не гуляла всю ночь по Москве и не встречала рассвет над рекой. Рассветы пришлось встречать на крышах московских домов — тушить "зажигалки", сброшенные с немецких самолетов во время авианалетов. У веселушки-хохотушки Томочки не было нарядных летних платьев, а были телогрейка и ватные штаны, в которых она и засыпала на ветоши возле станка на заводе, где делали автоматы.
Как она потом вспоминала, самым черным днем ее жизни был день, когда немец вплотную подошел к Москве и была объявлена эвакуация. Город обезумел — носились полуторки, груженные документами и нехитрым скарбом, народ бросился громить магазины. Мама шла по Москве, а навстречу то и дело попадались люди, волочащие мешки с сахаром, мукой, сливочным маслом, ветер носил по пустынным улицам обрывки бумаг и пепел. Очень быстро появились патрули, и бесчинства прекратились: застигнутых с награбленным расстреливали на месте.
В конце зимы 1942 мать вместе с такими же юными девчонками отправили на лесозаготовки под Серпухов. Они по пояс в снегу валили лес. Голодно было так, что обгладывали почки и кору с поваленных деревьев. От грязи, голода и холода пухли руки, на запястьях появлялись огромные свищи — шрамы от них остались на всю жизнь, так и не замылись, не загладились. Мама весело смеялась и поглаживала эти рубцы, когда рассказывала, как она в ту зиму пристрастилась к курению. В паек, который полагался лесозаготовщикам, входила махорка, и девушки меняли ее на хлеб. Но потом старшина вдруг объявил, что некурящим табак выдавать не будут. Барышни лихо скрутили "козьи ножки", и отчаянно дымя, прогуливались мимо старшины, чтобы доказать, что они очень даже курящие. Потерять из-за отсутствия вредной привычки кусок хлеба было никак нельзя. И вдруг заметили, что от курева не так пронзительно хочется есть. Мама курила потом сорок лет, отец никогда не ругал ее за эту привычку.
Вернувшись в Москву после лесоповала, мать работала на заводе, который выпускал пистолеты-пулеметы Шпагина — знаменитый ППШ, легендарный автомат, который солдаты ласково называли "папашей". Завод работал круглосуточно, женщины, девушки и подростки сменяли друг друга возле станков. Домой почему-то не отпускали, и приходилось ночевать тут же, в цеху, на груде ветоши, укрывшись телогрейкой. Но видимо, даже ватник не в силах скрыть девичью красоту и молодость. Именно на этом заводе мама познакомилась с молодым лейтенантом-военпредом. Они встречались всю войну и договорились, что распишутся только после победы.
Отец в 1941 году перешел на четвертый курс Киевского политехнического института. В семье говорили по-немецки, мой дед, наполовину украинец, наполовину немец, еще при царе закончил немецкую гимназию в Киеве. Ничего страшного оккупация семье не сулила — они легко могли зарегистрироваться как фольксдойче. Но когда началась война, отец по комсомольскому призыву уехал из Киева в Москву в военную академию. Прошел ускоренный курс с правом защиты диплома после войны (и в 41-ом никто не сомневался в победе). Во время обороны Москвы их, необстрелянных желторотых юнцов-курсантов, отправили в пригород, где ожидалась высадка немецкого десанта. К счастью, десант так и не высадился, и это была единственная "боевая операция" в жизни отца. Сначала служил в Москве, затем его послали на завод в город Вятские Поляны, где за время войны было изготовлено более 2 миллионов ППШ (и по этому поводу в этом году там откроют памятник легендарному автомату Великой Отечественной). Когда война закончилась, отец так и не вернулся к своей мирной профессии, продолжал служить военным инженером. Домой в Киев, к месту призыва, он возвратился только уйдя в запас.
Читайте также: Праздник Победы 9 мая считают важным 80% украинцев – социолог
Каждый год 9 мая отец надевал парадную форму с орденской планкой (он немного смущался того, что не боевой офицер, а военный инженер и орденов не носил), мама наряжалась в лучшее крепдешиновое платье, мне повязывали пышные банты, и мы с цветами шли к могиле Неизвестного солдата. Мама получила свою медаль "За оборону Москвы" уже после смерти отца, тогда она уже была совсем старенькой и больной, на Крещатик и к Вечному огню с нами на День Победы уже не ходила, так ни разу медаль и не надела. Мама смотрела парад Победы по телевизору. Я помню, как горько она плакала, когда на шестидесятую годовщину вместо парада на Крещатике было шествие ветеранов во главе с Ющенко, который призывал к примирению с "бандеровцами", а по телевизору показывали документальный фильм, прославляющий УПА.
Читайте также: Майор Вихрь (Березняк): в кино и в жизни
"Ты не расстраивайся. Это все ерунда, пыль. Ты же знаешь, кто на самом деле победил нацистов, — сказала я тогда матери. — Переключи на российский канал. Там и парад покажут, и как ветеранов на полуторках по Красной площади возят".
В доме тогда еще долго пахло корвалолом и хрустели под ногами крупинки нитроглицерина, рассыпанные дрожащей старческой рукой.
Сейчас мне нечего было бы сказать матери, нечем ее утешить. Не подобрать слов, чтобы объяснить, почему быть народом-победителем вдруг стало стыдно.
